— Вставайте!
— Э? Все обстоит благополучно. Я думаю заснуть.
Рейн поднял его на ноги, встряхнул, чтобы несколько протрезвить, и, взяв под руку, пошел с ним домой.
Этот человек был ему противен. Необходимость прижимать его близко к себе приводила в содрогание каждый нерв в отдельности и вызывала физическое отвращение. Рейн далеко не ласково обходился с ним в эту прогулку при свете луны. Американец, пока сидел на скамейке, говорил еще связно, но падение и покорное решение уснуть на мостовой в конец размягчили его ум; он совсем опьянел и произносил только нечленораздельные звуки. Иногда он препирался со своим покровителем из-за того, что тот так торопит его. Действительно, в своем страстном желании сбросить с себя этот кошмар, Рейн невольно пускал в ход свою большую силу и почти тащил его за собою.
Посреди моста Гокмастер тихо рассмеялся про себя.
— Подумать только, что я вновь ее увижу. Милая маленькая Китти…
Страшная волна отвращения залила сердце Рейна. Он злобно сжал этого человека.
— Черт вас возьми! Если вы еще раз упомянете ее имя, я сброшу вас в озеро.
— Это было бы жаль, — пробормотал американец прерывающимся шепотом. — Я не умею плавать.
Рейн ускорил свой шаг, так что продолжать говорить для американца стало физически невозможно. Среди охватившего его отвращения Рейну вспомнилось его последнее возвращение через этот мост домой. Тогда он также безрассудно торопился, стремясь как можно скорее добраться до пансиона. Ужасная ирония этого сопоставления пришибла его. Часы пробили два, когда они завернули на свою улицу. Гокмастер чувствовал себя безмятежно и дремал на ходу. Рейн прислонил его к стене в ожидании, пока консьерж откроет на его звонок. Дверь скоро открылась, и Рейн втащил американца по темной лестнице. Когда они дошли до комнаты последнего, он бесцеремонно втолкнул его и предоставил самому себе.
Только оставшись наедине, избавившись от тела этого господина, он более спокойно связал в одно всю историю. Сердце сжималось при мысли об этом. Его прекрасная чистая Екатерина отдалась этому пьяному бездельнику, разбила свою жизнь ради него… от этого сжималось сердце. Бывают такие моменты у человека, когда из жизни как будто вычеркивается вся поэзия, и она сплошь представляется гнусной прозой.
Рейн отнесся к ней очень мягко. Он правильно угадал, что она натолкнулась на те шипы, которые общество в изобилии сеет по земле вне собственных проторенных им путей. Заглядывание в глубину ее души пробудило в нем мучительную жалость сильного человека. В его глазах она была нежным хрупким существом, которое наткнулось на шипы и поранило себя, и он в своем сердце испытывал радость от сознания, что в его объятьях она найдет, наконец, отдых и покой.
Хотя сообщение Гокмастера потрясло его всего, он отнесся к ней очень мягко. Он был настолько благороден душой, что умел отличить порыв отвращения от постоянного тревожного чувства. Он остро чувствовал ее муки во время обеда и страдал вместе с нею искренно и верно. Но низость, наложившая свою печать на всю обстановку, при которой пьяный Гокмастер делился своим секретом, повисла словно грязная занавесь над этим временем и оттесняла более тонкие чувства. Он не мог не желать, чтобы она рассказала ему историю своей жизни. Он сейчас не сомневался, что мысль о своем положении разведенной жены была причиной натянутости ее писем. Он был вполне уверен, что она намерена была рассказать ему все, прежде чем окончательно согласиться стать его женой. Он был слишком благороден, чтобы заподозрить что-либо иное. В этом смысле он ее правильно разгадал. Но почему она ждала? Это значительно упростило бы для него возможность действовать, если бы откровенный разговор между ними позволил бы ему взять на себя инициативу. Теперь у него руки были связаны. Ему оставалось только ждать, пока она позовет его. Так он думал в более спокойные, более благородные моменты. Но он вспоминал пошлую историю обольщения, вульгарные перипетии развода, еле держащуюся на ногах и икающую фигуру, и его бросало в дрожь.
Утром он провел с час у отца, забыв на это время о собственных треволнениях в стремлении развеселить его и занять. На обратном пути он встретил госпожу Бокар, которая рассыпалась перед ним в многословных жалобах. Его американский друг заплатил по счету и распорядился передать свой багаж рассыльному из гостиницы „Националь". Ей очень жаль, что пансион не понравился ему. Как мистер Четвинд находит обед? Быть может, не хватает чего? А постель? У него прекрасная постель… случайно, самая лучшая в пансионе. Рейн утешил ее, насколько мог, в утере американца, но в душе был страшно рад этому признаку великодушия у бывшего приятеля. Значит, когда он был трезв, он не отказывался считаться с требованиями приличия. Госпожа Бокар участливо справилась о самочувствии профессора и была в восторге, что он поправляется.
— Это хорошо, — сказала она, — было бы совсем плохо, если бы слишком много народу болело. Пансион получил бы дурную славу. Бедная госпожа Степлтон все еще чувствует себя плохо. Мистеру Четвинду, конечно, это будет неприятно.
— Ничего серьезного? — спросил Рейн с некоторой тревогой.
— О, нет… расстройство нервов. Что поделаете? Таковы женщины.
Несмотря на это сообщение, Рейн все же по пути заглянул к себе в комнату со слабой надеждой найти там весточку от Екатерины. Ничего не было. Он себя чувствовал в страшно ложном положении. Но он ничем не мог помочь. Как человек разумный, он решил выжидать событий, а пока продолжал свой обычный образ жизни. Согласно принятому решению, он отправился на Большую Набережную и уселся там у одного из наружных столиков Cafe du Nord, где привык до отъезда своего в Шамони читать „Женевскую газету" и „Фигаро" за прошлый день. Было приятно хотя отчасти вернуться к прежнему времяпрепровождению, когда о Гокмастере еще и помину не было. Отъезд из пансиона его бывшего приятеля явился для него облегчением. Он чувствовал, что может теперь свободнее дышать. Если бы он мог быть уверен, что Гокмастер по добру по здорову уберется из Женевы и исчезнет в том неизвестном мире, из которого приехал, он чувствовал бы себя почти счастливым. Ему хотелось, чтобы тот никогда больше не попадался ему на глаза.
Но самое нежелательное неизменно случается. Он пытался сосредоточить свое внимание на литературном приложении „Фигаро", когда простодушный, но сейчас столь ненавистный ему голос коснулся его слуха.
— Я, право, готов был обегать всю Женеву, чтобы поймать вас.
Рейн, нахмурясь, поднял голову. Гокмастер стоял около него щеголевато одетый, чисто выбритый, розовый и свежий. Его манжеты безукоризненно блестели, ботинки были из лучшей кожи, а в руках была пара новых перчаток. Его бледно-голубые глаза имели такой невинный вид, как будто никогда не смотрели на жидкость большей крепости, чем прозрачная вода озера. Проговорив свою фразу, он немедленно сел и с непринужденным видом сделал знак удалиться гарсону, бродившему тут в ожидании приказаний.
