– Вовсе я не собиралась жаловаться! – возразила Софья. – Я все плохое хочу просто вычеркнуть из своей памяти! И до этих Призвановых мне нет никакого дела!
– Вот и разумно, – похвалила Эжени. – Может, в Москве у тебя начнется новая жизнь, встретишь новую судьбу.
Софья отмолчалась, но мысленно сказала сама себе, что судьбу в лице Юрия Горецкого она уже потеряла, а другой ей не надо. Однако надежды на новую жизнь у девушки все-таки были – правда, очень смутные и неясные, но исподволь подогреваемые жаром юной души.
Солнечным июльским днем экипаж, проделавший долгий путь к Москве, а потом еще и по улицам древней столицы, остановился перед двухэтажным домом Капитолины Филатьевой, давней московской подруги Домны Гавриловны.
Известие о нападении Бонапарта уже дошло до Москвы, об этом говорили на улицах, в домах, в трактирах, на почтовых станциях, однако особого волнения в городе это пока еще не вызывало. Война началась где-то там, вдали, и большинство обывателей было уверено, что до них она не докатится. Напрямую это затронуло лишь военных да служивых людей, для которых был объявлен сбор в действующую армию.
– Да, теперь женихов-то в Москве поубавится, – сказала Домна Гавриловна у городской заставы, где путники впервые услышали об уже свершившемся нападении Наполеона. – Офицеры поразъедутся по своим полкам, в городе одни штатские останутся. Может, не вовремя мы сюда явились? Я, право, начинаю жалеть. Однако уж коль проделали такой путь, так не возвращаться же обратно.
– Тетушка, отсутствие женихов меня не слишком беспокоит, – заметила Софья, – да и опасностей я не боюсь. Главное, чтобы волнения и дорога не повредили вашему здоровью. Но надеюсь, что встреча с друзьями юности и родным городом вас приободрит.
Известие о начале войны порядком взволновало месье Лана, который опасался, что теперь в Москве будет гонение на всех французов. Однако спутницы хором уверяли Франсуа, что в Москве полно его соотечественников – учителей, торговцев, магазинщиков, лекарей, парикмахеров, – и все они вполне сдружились с местным населением. Скоро и сам месье Лан убедился, что в городе пока спокойно, и высказал надежду, что война быстро закончится и не будет кровопролитной. Правда, каков окажется ее исход, он не предсказывал, но Софья догадывалась, что месье Лан не сомневается в победе своего кумира, хотя при этом испытывает некоторое разочарование из-за того, что Бонапарт все-таки напал на Россию, да еще и без объявления войны.
Когда, наконец, миновав шумные, запруженные толпами народа улицы, карета подъехала к дому Капитолины Филатьевой, Домна Гавриловна вздохнула с облегчением, надеясь на встречу с давней подругой и уютный отдых после долгого пути.
Однако вместо гостеприимного приема ее здесь ждало печальное известие. Навстречу приезжим вышла в траурной одежде старая экономка Лукерья, давно служившая у Филатьевой и хорошо знакомая Домне Гавриловне.
– Что случилось, Луша?… – дрогнувшим голосом спросила тетушка, почувствовав недоброе. – У тебя кто-то умер?
– Капитолина Егоровна преставилась две недели тому, – со слезами ответила Лукерья и перекрестилась.
– Как же так?… – растерялась Домна Гавриловна и тоже заплакала. – Она же мне еще недавно писала, что все у нее хорошо, звала в гости…
– Скоропостижно скончалась благодетельница моя, – всхлипнула экономка. – Лекарь сказал, что у нее какая-то грудная жаба приключилась. Без нее и дом сразу осиротел…
– Боже мой!.. Бедная моя подруга… А я-то так надеялась с ней увидеться, погостить у нее…
– Мы все надеялись, – пробормотала Эжени.
– Я бы с радостью вас в дом пригласила, кабы моя воля, – тяжело вздохнула Лукерья. – Но теперь тут племянники Капитолины Егоровны хозяйничают, наследство не могут поделить. Боюсь, что и дом продадут, и слуг всех поразгоняют. Как бы не пришлось мне на старости лет по миру идти…
Экономка еще хотела посетовать на свою беду, но тут кто-то резким голосом ее окликнул, и какой-то господин, выйдя на крыльцо, кинул неприветливый взгляд в сторону приезжих. Домна Гавриловна и ее спутники поняли, что в этом доме им нечего искать гостеприимства.
– Наверное, будем ехать к Людмиле Ивановне? – спросила Эжени. – До Тверской здесь недалеко.
Домна Гавриловна молча кивнула и велела кучеру трогать. Известие о смерти подруги повергло ее в полнейшее уныние, и по дороге к дому Людмилы она сквозь слезы бормотала:
– Боже мой, ведь Капитолина была моей ровесницей… Уходит наше поколение… Наверное, скоро и мой черед…
– Тетушка, перестаньте даже думать о подобном, – уговаривала ее Софья. – Поколение не уходит все сразу, у каждого человека свой срок жизни. Конечно, жаль вашу подругу, она рано умерла, царство ей небесное. Но вы должны приободриться и заботиться о своем здоровье.
Утешая тетушку, Софья невольно утешала и саму себя, поскольку Домна Гавриловна, при всей вспыльчивости, а иногда и суровости ее характера, все же оставалась для девушки единственной опорой в жизни и, по сути, самым близким человеком.
Скоро подъехали к трехэтажному каменному дому на Тверской, который Людмила унаследовала после смерти своего богатого старого мужа.
Здесь приезжих ждало новое разочарование, хотя и не столь печальное, как в доме Филатьевых.
Ворота перед экипажем Домны Гавриловны услужливо распахнули, позволили въехать во двор, слуга кинулся доложить хозяевам о прибытии гостей. Но гости тут же обратили внимание, что во дворе царит суета, свидетельствующая о приготовлениях к отъезду: слуги сновали туда-сюда, укладывая в две крытые повозки тюки и сундуки, конюх с кучером запрягали лошадей в тяжелую дорожную карету, управляющий за всем следил и на всех покрикивал.
– Неужели Людмила Ивановна куда-то уезжает? – растерянно пробормотала Евгения. – Неужели и здесь мы не вовремя?…
Эта догадка подтвердилась, когда гостей пригласили в дом.
Софья вошла под своды богатого жилища, оглядываясь вокруг с любопытством и некоторой робостью, оставшейся в ней от детских воспоминаний о холодновато-неприступной Людмиле. Скоро девушке пришлось убедиться, что характер сестры мало изменился за прошедшие годы. Людмила вышла к гостям прямая, строгая, в коричневом дорожном платье, с надменной улыбкой на твердо очерченном лице, которое, не отличаясь красотой, все же было по-своему значительным и породистым. Она сдержанно поприветствовала Домну Гавриловну и ее спутников, ничем не выделив среди них Софью, но, однако, задержав на ней взгляд с невольным интересом. Внимательному наблюдателю могло бы показаться, что Людмила неприятно удивлена тем, как похорошела за эти годы ее побочная сестра, в то время как внешность самой Людмилы если и изменилась, то не в лучшую сторону.
