Он посадил ее возле кровати, и, поскольку для такого случая на ней было слишком много одежды, они оба горячо бросились исправлять это обстоятельство. Избавиться от расстегнутой рубашки не представляло сложности. Целуя белую шею, он расстегнул пояс широкой юбки и потянул юбку вверх. Оказавшись под куполом тяжелых шелковых фалд, они оба рассмеялись.
— Подожди.
Роуэн бросил юбку на кресло возле кровати.
— Я не хочу ждать, Роуэн.
— Нам нужно хоть на несколько секунд напрячь наши головы.
— Я не хочу думать. Если я начну думать, то все закончится, а я не хочу, чтобы это заканчивалось.
Произнесенные ею слова оказали возбуждающий эффект на его тело, заставив застонать.
— Черт подери, Гейл! Позволь мужчине… заняться этим.
Она поцеловала его в подбородок и пощекотала перламутровыми зубками. Признав поражение, Роуэн бросил ее на кровать. Не теряя времени, нашел в нижнем ящике прикроватного столика жестянку с презервативами. Гейл наблюдала за ним с нескрываемым любопытством.
— Кондомы. Мы не должны проявлять безрассудство… Я не хочу, чтобы ты пострадала, Гейл.
— Тогда сделай так, чтобы не пострадала, только, пожалуйста, Роуэн, не останавливайся.
Роуэн поставил коробку рядом, на столик, решив, что бесед на сегодня хватит.
— А теперь давай посмотрим, как извлечь тебя из этой восхитительной конструкции, Гейл.
Он помог ей расстегнуть крючки на кринолине нижней юбки с фланелевым подбоем, затем снять все другие нижние юбки, создающие объем и тепло, корсет с косточками из китового уса и, наконец, почти прозрачную муслиновую сорочку и панталоны, стараясь не порвать последние в пылу нетерпения обнажить ее всю. В отличие от обычной камеристки Роуэн между делом целовал ее, радуясь, что с каждым пассом рук открывается новая часть тела.
Наконец больше ничего не осталось. Даже чулки и те присоединились к куче одежды на полу. Гейл была нага, как в день появления на свет, и он отступил назад, чтобы увидеть ее всю и насладиться красотой.
— Ты совершенство.
Когда он впервые увидел ее, то сравнил с камеей, красивой, но каменной и бездушной. Теперь же она не походила на каменное изваяние. Красавица в его постели была пылкой и стихийной, как нимфа. И чем больше он ее обнажал, тем больше сравнивал со своей Галатеей, оживавшей на глазах. Она не сделала попытки спрятаться, но осталась стоять на коленях, держась для равновесия за занавески. У нее была гладкая, цвета слоновой кости кожа, но румянец на щеках и вздымающаяся грудь выдавали, что она не мраморная статуя.
С черными волосами, ниспадающими сзади блестящим каскадом шелковых кудрей, и изогнутыми, черными как вороново крыло бровями она являла собой картину восхитительного контраста.
Терзая зубами нижнюю губу, она, сама того не сознавая, делала их более яркими.
— Роуэн, ты на меня глазеешь.
— Ш-ш-ш! Я боготворю тебя. А это совсем другое дело. — Он стянул с ног сапоги и, встав одним коленом на кровать, обнял Гейл за талию и притянул к груди. — А теперь телом засвидетельствую тебе свое почтение.
Роуэн взобрался на перину и, чтобы не затенять каминного огня, оставил занавески по одну сторону кровати открытыми. Не хотел лишать себя удовольствия видеть Гейл. Грудь у нее была такая, какая ему нравилась, — твердая и тяжелая и помещалась в ладони его руки. Темно-розовые соски вызывающе торчали, словно приглашали мужчину прильнуть к ним ртом. От первого прикосновения его рук она вздрогнула и замурлыкала, как кошка, и Роуэн понял, что встретил свою половину.
Она сочетала в себе чистую невинность и чистую страсть. Двойственность восприятия и реальность столкнулись в противоречии, дав начало новому уроку, но Роуэн был готов учиться.
Гейл отдавала себя его рукам; скользя вверх по грудной клетке, они оставляли за собой жгучий след удовольствия. Расставив пальцы, он взял в ладони ее грудь и стиснул, заставив ахнуть, поглаживая и пощипывая при этом соски так, что у Гейл подогнулись колени. Получать удовольствие и не платить ему тем же представлялось ей преступным. Но в первые минуты ей хватило сил лишь на то, чтобы сохранить вертикальное положение.
Когда он вновь прильнул к ее губам, она наслаждалась поцелуями, в то время как ее душа постигала великую силу мужских рук, ласкающих ее обнаженную спину, плечи, руки и живот. Прижав ее к себе еще крепче, он не оставил на ее теле ни одного уголка, до которого не мог дотянуться. От теплого трения его манишки грудь Гейл отяжелела и набухла.
— Роуэн… я буду одна раздетая… в этом… процессе?
На его губах расцвела улыбка плута, который не спешил с объяснениями правил игры.
— Подожди.
Откинув покрывало, он уложил ее в постель, но укрывать не стал, чтобы не лишиться удовольствия лицезреть Гейл и дальше.
— Вы нужны мне, мисс Реншоу, теплая и нагая, распростертая в этой постели в ожидании меня.
— Так пойдет?
Она в игривом послушании вытянула руки и ноги, не сознавая, какой хаос устроила в его душе, нарушая план действовать медленно и нежно.
Гейл ожидала, что Роуэн ответит шуткой, но у него потемнели глаза, и он навис над ней. На смену его рукам пришли губы, разжигая в ней желание всякими немыслимыми способами. И этот нежный натиск Гейл не хотела сдерживать. Льнула к нему, подстегивала, приподнимаясь над матрасом, подставляла свое тело его проворному языку и шелковым губам. Зарывшись пальцами в его волосы, она закрыла от блаженства глаза, когда он начал целовать ложбинку между ее грудей и углубление пупка на животе.
Он мучил ее, намеренно обходя вниманием наиболее чувствительные точки ее желания, целуя вокруг и около, но только не там, где больше всего хотелось. Лишенные ласки, соски ныли и горели.
— Роуэн…
И тогда его рот прильнул к одному из пиков, осыпая ласками возбужденную плоть, пока от новых ощущений она не потеряла разум. Ее пальцы сжались, но потом медленно сползли ему на плечи, чтобы обуздать разраставшееся в ней пульсирующее желание.
От ложбинки между грудей к животу побежали импульсы электризующего тока.
«Там. Я хочу его губы там».
Эта невозможная мысль возникла в голове, прежде чем Гейл сумела найти тысячу причин, почему такие вещи не делаются. Но рука Роуэна уже скользнула туда.
Почувствовав, что он теперь о ней подумает, Гейл вдруг застыдилась, но стыд мучил ее недолго.
— Амброзия, — вздохнул он. — Твое тело — амброзия.
Ощутив проникновение его пальца, она напрягла мышцы, не сознавая, правда, с какой целью: то ли запрета, то ли мольбы остаться. То, что последовало дальше, заставило ее вздрогнуть и замереть на месте, ибо она узнала рай на земле.
