– Эрик – ваш муж? – Гарет, разумеется, уже это знал, но Кембл, который ему это сообщил, очевидно, не знал о дочери.
– Да, мой… первый муж, – перешла она на шепот.
– Я уверен, вы его очень любили, – тихо сказал Гарет.
– Очень, – поспешила перебить его Антония, – я слишком сильно его любила, все время любила, но в конце не любила совсем.
Не зная, что сказать, Гарет снова сжал ей руку.
– Почему бы вам не рассказать мне о Беатрис? – предложил он.
Антония взглянула на него затуманенными от горя глазами и ничего не ответила.
– Сколько ей было лет? – продолжал Гарет. – Как она выглядела? Она была смелой? Или осторожной?
– Смелой, – прошептала Антония, доставая из кармана амазонки носовой платок, – и похожей на меня. – По лицу Антонии пробежала слабая улыбка. – Мы во многом были похожи, все так говорили. Но я… я больше не я. Я не смелая. Я едва себя узнаю. Беатрис была чудесным ребенком. Ей… было всего три года.
– Очень сочувствую вам, Антония. Не могу прочувствовать глубину вашего горя, но очень сочувствую.
Все его слова были правдой. Он не мог представить себе весь ужас того, что ей пришлось пережить. Ему было всего двенадцать лет, когда судьба оторвала его от бабушки – оторвала как какой-то ненужный мусор. И Рейчел Готфрид – волевая здравомыслящая женщина – прожила после этого всего два года. Если горе могло сломить желание жить даже в такой сильной женщине, то и любого другого тоже могло поставить на колени. А Антонии даже не разрешали горевать.
Если Гарет подсчитал правильно, то отец Антонии устроил ее второй брак сразу вслед за первым, который, очевидно, закончился трагически во всех отношениях. Гарет очень надеялся, что Антония не знала, каким бесчестным негодяем был ее первый муж, – но, похоже, что знала, он прочитал это в ее глазах.
– Папа считал, что я должна продолжать свою жизнь. Он сказал, что чем скорее я снова выйду замуж, тем скорее смогу завести ребенка. Как он говорил, мне так легче будет забыть о том, что случилось с Беатрис, и что Уорнем предлагает мне то, что никто другой не сможет предложить. Но, как видите, мне не повезло – я не смогла родить ему ребенка.
Гарет понятия не имел, что можно на это ответить, и осторожно вытащил из ее волос соломинку.
– Антония, я, конечно, не могу считать себя знатоком, но если женщина переживает кризис, разве это не помеха для того, чтобы забеременеть?
– Дело не в этом, – прошептала она и, упершись взглядом в пол, покачала головой: – Дело в том, что я была… недостаточно желанной.
– Недостаточно желанной? – «Неужели женщины слепы?» – изумился Гарет.
– Из-за моих заплаканных глаз и красного носа, сказал папа, – тихо призналась Антония. – Он сказал, что мужчин не привлекают несчастные женщины. И Эрик говорил мне то же самое. Но я старалась делать для Уорнема то, что обязана была делать. Я старалась. Но я не могла думать ни о чем… кроме Беатрис. А потом он умер, и все решили, что я желала ему смерти или того хуже. Но это не так, я не желала ему смерти.
– Антония, – Гарет на секунду прижал ко лбу кончики пальцев, стараясь правильно подобрать слова, – означает ли это, что Уорнем… не был… близок с вами?
– Он пытался, – прошептала она, смущенно подняв узкие плечи, и крепко сжала носовой платок в тугой комок. – Но мы так и не смогли… Я не могла полностью удовлетворить его.
– Антония, – Гарет еще раз крепко сжал ее руку, – почему вы полагаете, что его… неспособность выполнять свои супружеские обязанности каким-то образом связана с вами? Почему он не обсудил это с доктором Осборном? Разве он не беспокоился о своем здоровье?
– Да, ужасно беспокоился, но если он и жаловался доктору, то я об этом ничего не знаю. Но, думаю, доктор Осборн что-то подозревал.
– Подозревал? Почему?
– Иногда он задавал вопросы – разумеется, деликатные. Думаю, он беспокоился обо мне. Он знал, что Уорнем женился на мне с единственной целью, и я чувствовала себя неудачницей.
– Вы вовсе не неудачница, Антония. Уорнем был уже немолодым мужчиной.
– Но Эрик был молодым мужчиной. – Она так туго обмотала платок вокруг пальцев, что Гарет подумал, не нарушится ли у нее кровообращение. – Он сказал, что мужчине нужна жена счастливая и улыбающаяся. А если она не может вызвать у него чувство восхищения, то есть если она строптива и постоянно жалуется, у него пропадает желание заниматься с ней…
– А-а, – Гарет потянулся, чтобы раскрутить носовой платок, – таково было его объяснение?
Повернув голову, Антония недоуменно посмотрела на него. Гарет не взглянул на нее, а, расстелив на колене носовой платок, принялся аккуратно складывать его.
– Антония, – наконец заговорил он, – ваш муж был обманщиком. Можете назвать меня свиньей, но я бы хотел уложить вас в постель, даже если бы вы все время плакали, кричали или колотили меня. И поверьте: на самом деле не имело бы никакого значения, что ваш нос красный.
– Я… не понимаю.
– Как по-вашему, зачем я сегодня приехал сюда, Антония? – спросил Гарет, пожав плечами. – Я скорее дал бы вырвать себе зуб, чем вернулся бы в Ноулвуд-Мэнор. Ведь именно здесь моя жизнь пошла ко всем чертям. Но если вы будете оставаться на расстоянии вытянутой руки… если я не выселю вас из Селсдона… – Он покачал головой и, смущенно кашлянув, продолжил: – Антония, вы еще встретите кого-нибудь и полюбите именно того, кто предназначен вам судьбой, кого примет ваша семья, человека благородного и с верным сердцем. – Антония хотела что-то сказать, но Гарет повернулся и приложил палец к ее губам. – Послушайте меня, Антония. Вы желанны, вы прекрасны, и вам всего двадцать шесть лет. У вас впереди еще много лет для того, чтобы найти достойного мужчину и снова иметь детей, но у вас есть полное право оплакивать дочь, которую вы потеряли. И вы будете оплакивать ее всю оставшуюся жизнь – конечно, не каждую минуту, но по минуте каждый день или больше. И пока не найдется человек, который примет это, не выходите замуж.
– Я вообще не желаю больше замужества, – твердо объявила Антония. – Я решила, что, когда Уорнем умрет, я буду вести самостоятельную жизнь. Я понимаю, что теперь я не та, что была прежде, но я хочу иметь собственный дом и право распоряжаться собой. Не хочу, чтобы кто-то указывал мне, что я должна делать, а чего не должна, и испытывать только определенные чувства. Я хочу плакать, когда мне захочется поплакать. А если я буду лишена… всего этого, то я умру. Я знаю, я умру, потому что вряд ли мои желания когда-нибудь осуществятся. – Очевидно, Антония много размышляла над своей независимостью.
Ее решимость поразила Гарета. Он вернул Антонии носовой платок, накрыл своей рукой ее руки и долго молчал.
