Огромный, с окнами в два этажа, украшенный по стенам и потолку лепниной, зал был пуст. Только у стены, сдвинув столики, разместилась компания человек в тридцать. Больше было женщин немолодых, полных, одетых немодно. У мужчин поблескивали уютные канцелярские плеши. В центре сидела пара, видимо отмечался их юбилей. Но гости, уже изрядно выпившие, на юбиляров не глядели, а сосредоточили внимание на дальнем конце стола где, покачиваясь на стуле, усатый толстяк дирижировал вилкой, на которую было насажено обкусанное яблоко. Он, видимо, играл роль тамады. Компания кричала протяжно:
В тумане скрылась милая Одесса
Золоты-ые о-огоньки-и
Не грустите, ненаглядные невесты,
В сине море вышли ма-а-аряки-и!
У выхода на кухню сидели, переговариваясь, четыре женщины в одинаковых платьях. Официантки. Минут через двадцать, одна встала, подошла к Трофиму, положила перед ним папку и ушла. По коленкору лихо нёсся поезд, и было выдавлено название: Ресторан «Встреча». Внутри тоненький серый листик и на нём блекло напечатано меню.
Впервые Трофим был богат. Не успел потратить деньги, взятые с собой в отпуск, да ещё присылали ему четыре месяца по больничному листу и потом платили, как инвалиду. Деньги лежали в кармане толстой пачкой. Можно позволить себе дорогой обед после больничной каши! Большинство названий в меню были ему незнакомы, но тем более привлекали. Когда официантка вернулась, Трофим прочитал слово, напечатанное первой строкой.
– Эс-ка-лоп, – с трудом разобрал он блеклую машинопись, – Эскалоп с картофелем «фри». Эскалоп значился в меню порционным блюдом, что такое «фри» Трофим не имел понятия. Не имел, но хотел получить.
– Нету эскалопов, – сказала официантка равнодушно. Она стояла у столика, смотрела не на Трофима а в сторону, туда где стена соединялась с потолком и будто не имела никакого отношения к происходящему. Трофим проследил направление её взгляда, но в конце ничего не увидел, кроме лепнины такой же, как по всему залу.
– Лангет, – это название он знал и произнёс уже не так вдохновенно.
– Нету.
– А что есть? – спросил он, наконец.
– Борщ-биточки-шницель-лапша, – проговорила она без запятых, Трофим вздохнул. Праздничный обед не получался.
– Борщ и биточки, – сказал он.
Официантка достала блокнот и зачем-то записала заказ, для чего пришлось оторвать взгляд от ей одной известной точки, но, записав, она тут же вернулась к прежней позе.
– Выпивать не намерены? – она по одному виду клиента понимала, что этот на выпивку не раскошелится и вопрос задала чисто риторически. Пить Трофим не умел и не любил, но, оробев от презрительного взгляда, сказал: «Коньяк. – И подумав, добавил: – сто грамм».
Трофим знал, что коньяк воняет клопами. Но был он самым дорогим в меню, и дело решилось. Надо отпраздновать выздоровление! Официантка всё же поморщилась и только потом ушла. Она и по залу шла, глядя туда же. «Налетит на столик?» – с интересом подумал Трофим. Не налетела.
У стены гремела боевая песня.
Даже при коньяке обед получился обыкновенный, столовский. Трофим съел всё быстро, без удовольствия и пошел на перрон, ждать поезда. Песня всё гремела и четыре официантки в одинаковых платьях, так же сидели у выхода на кухню.
Поезд был неудобный, медленный, составленный из старых, плохо вымытых вагонов, но, в конце концов, Трофим всё-таки приехал. С вокзала отправился прямо в цирк, только теперь подумав, что больше-то идти ему некуда.
Шестая глава
Чай не должен быть горьким!
1.
У форганга репетировали ковёрные, белый и рыжий. Трофиму не нравилось, он подумал, что Костя сделал бы это лучше. Костя всё делал иначе и Трофим считал, что гораздо правильнее. Клоуны переговаривались высокими «клоунскими» голосами, иногда обращаясь к воображаемой публике. Трофима легко ударил по плечу знакомый униформист.
– Выздоровел?
Трофим стукнул палкой о пол.
– Пройдёт! – по традиции в цирке к ушибам и травмам относятся без всякого почтения. Дело привычное. – Теперь пройдёт, – уточнил униформист. – Везуч ты, парень. Кирюха-то... а? – он помолчал и заговорил снова. – К нам определяешься?
– Куда ж ещё?
Униформист кивнул без улыбки. Настоящий цирковой твёрдо знает, что в мире кроме цирка серьёзных занятий для серьёзного человека нет. Хотя Трофим не был настоящим цирковым и вовсе так не думал, но Борис Никитич понял его именно так.
– Увидимся, – сказал он и пошёл в кладовую, где хранилось манежное хозяйство.
Под куполом летала женщина. Сталь подвески блестела в неярком репетиционном свете. По манежу, балансируя на шаре, катил длинный, худой артист, объезжая реквизитные тумбы. Отрабатывался номер «свидание» с качанием, качением, перестановкой с ног на голову и обратно. В буквальном смысле и бурном темпе.
– Трофи-имушка-а! – сияя улыбкой и загодя раскинув руки для объятий, к нему летел оркестровый флейтист. Они двадцати слов между собой никогда не сказали а вот, поди ж ты, как обрадовался! Трофиму показалось, что встретил самого лучшего друга.
– Ну, молодец, что жив остался! – флейтист усадил Трофима на чью-то реквизитную тумбу и сам сел на другую, – молодец, молодец! – будто у Трофима был выбор жить или умереть.
– Да я к дирижёру иду..
– Сперва расскажи. Как болел, как выздоравливал, – голос у флейтиста был высокий и нежный, как у его флейты. Трофим старался не быть многословным, да и флейтист слушал не очень внимательно, и всё время оглядывался, будто у них с Трофимом какой-то секретный разговор. Наконец, спросил тихо:
– Трофимушка, а как дела у Кости? – и опять оглянулся.
– Откуда мне знать? – удивился Трофим.
– Да брось! – флейтист придвинул свою тумбу ближе к нему, – кто поверит? Не бойся, я никому... Неужели забыл Костя старого друга? Не такой он человек!
– Почему ж забыл? – сказал Трофим, – Ну не пишет он писем и я не люблю писать. Не знаю.
– С собой звал?
– Нет.
Флейтист не верил.
– И ты раньше не знал что Костя, ну... того... собирается?
– Знал. Ну и что?
– Да ничего, ничего, – тот заторопился. – Ты не думай, я просто так спросил. Не хочешь говорить – не говори.
– Да нечего мне говорить, – сказал Трофим, уже пожалев, что ввязался в разговор. – Нечего. Ну, пошёл я к дирижёру.
Акробатов на манеже сменила группа шимпанзе.
Дирижёр Трофиму обрадовался. Как известно, цирк, искусство коллективное. Подобно театру или, скажем, кинематографу. А в коллективном искусстве каждый считает главной свою часть. Поговорите с кинооператором. «Кино есть композиция плюс экспозиция» – скажет он. – Он снял гениальные кадры, но тупица – более решительные определения мы, как и в футболе, опускаем! – тупица режиссёр на монтаже поставил их не в ударное место, а некоторые просто выбросил! И тем убил картину. Да, убил! Перейдите к сценаристу. Он предупреждал! «Снимайте точно по сценарию и призовые места на фестивалях наши! Но тот же режиссёр, приплёл свою дурацкую фантазию, а оператор вообще не читал сценария. Да, да, не читал! Сомнительно вообще, умеет ли он читать бегло. ВГИК закончил? Ещё неизвестно чему их там учат. А картина загублена. Да, загублена!» Театр: «Современный спектакль это прежде всего режиссура», – заявляют одни. «Во все века сами играли и теперь сыграем» – отвечают другие. «Играть-то, что собираетесь?» – ехидничают третьи. И, наконец, критики уверены, что конечное назначение искусства быть материалом для анализа. Режиссёры же, операторы, сценаристы, драматурги и прочие «художники» – зло. К сожалению, неизбежное.
