Он спустился на мощенный камнем двор и огляделся. Внутренность крепости он знал довольно хорошо и сразу понял, что ведут его в Трубецкой каземат. Его пробрало мгновенным ужасом – ведь именно здесь мученически окончил дни свои царевич Алексей Петрович! А потом Виллим с трудом подавил приступ такого же мгновенного, неуместного, глупейшего хохота, потому что совсем недавно некоторые помещения этого каземата занял Монетный двор, и в этом было что-то библейское, что-то невыносимо роковое – в том, что рядом с Монетным двором будет заключен взяточник и вор.
Мелькнула еще надежда – а может быть, Петр разберется? Но в том-то и дело – Виллим это прекрасно понимал! – всякое разбирательство должно было еще туже затянуть петлю на его шее. Он творил, что хотел, лишь потому, что никто на его делишки не обращал внимания. А коли начнется разбирательство, выйдут на поверхность и суммы взяток, и люди, которые сии взятки давали и у которых Виллим их вымогал… Выйдет наружу и то, что частенько посредницей Виллима в общении с просителями служила его старшая сестра Матрона Балк… Она же стала посредницей между ним и Катериной и покровительницей их тайных встреч.
Матроне придется плохо, это бесспорно.
Но каково придется Катерине?! Особенно теперь, после столь недавно прошедшей коронации!
Вдруг вспомнились эти великолепные пышные празднества, в памяти зазвучали слова священника Феофана Прокоповича, который вещал с амвона, прославляя подругу государя:
– Ты, о Россия! Зри вещь весьма дивную: силы добродетелей в сей великой душе во всесладкую гармонию согласуются; женская плоть не умаляет великодушия, высота чести не отменяет умеренности нравов, умеренность велелепию не мешает, велелепие экономии не вредит; и всяких красот, утех, сладостей изобилие… О необычная!.. Великая героиня… О честный сосуд!..
В честь коронации множество приближенных Катерины получило награды. Виллим Монс сделался камергером. У него кружилась голова, но далеко не от высокого назначения: законной наследницей и преемницей императора Петра стала его, Виллима, возлюбленная, женщина, над которой он властен как никто другой, которая не отдает приказов ему, а, наоборот, молит его о милостях любовных!..
Вспоминались пьянящие слова старинного пророчества: «Ты будешь отменный гений, но недолго проживешь; достигнешь великих почестей и богатства; будешь настоящий волокита, и успех увенчает эти волокитства…»
Майн либер Готт! Если Петр умрет, Катерина станет самодержицей! И тогда он, Виллим Монс… Тогда он…
Будущее обещало быть таким блистательным, что Виллим даже опасался в него заглядывать.
И вот он приблизился – этот час, когда ему предстояло узнать: слова о том, что он недолго проживет, слова, на которые он пытался не обращать внимания, вовсе не были ошибкою книгопечатника.
Если Петру стало известно и об их любовной интриге, пощады ждать не стоит. Даже молить о ней не следует. Лучше добровольно признать все свои нечистые махинации, уводя внимание следствия и самого государя от измены императрицы.
Сознание того, что все кончено, что сопротивление судьбе бессмысленно, внезапно успокоило трепещущий дух узника. Спасти ту, кого он любил… Он думал теперь только об этом. И, без всякого трепета, даже без особого внимания окинув взором свое полутемное, сырое жилище с низко нависшим сводом, он сел на охапку гнилой соломы в углу.
И тут же ноги его подкосились, он покачнулся, и начальнику караула, который сопровождал узника, пришлось подхватить его под руку, не то Монс упал бы.
Начальник караула не удивился. Он много видел. Он понимал, что, как бы ни храбрился человек, ему трудно сохранить бодрость при виде мрачной, пугающей камеры. Тем более когда он видит на стене надпись, выцарапанную кем-то из его предшественников: «Господи, укрепи мой дух и силы, выведи меня отсюда!»
Да, всякий, кто видел эту надпись, понимал, что Господь вторую часть молитвы непременно исполнял – он выводил узника отсюда, но куда? На свободу ли? Или на эшафот?
То-то и оно…
Было от чего задрожать, было от чего подогнуться ногам!
Впрочем, потрясение Виллима сделалось сильнее, ибо он знал, кто оставил на стене темницы эту надпись.
Это была несчастная Марья Гаментова, то бишь Гамильтон. Та самая злосчастная государева любовница, которая вытравила плод…
Виллим тяжело вздохнул, вспомнив ночь, которую провел с этой красавицей. Оба поддались порыву. Виллим хотел таким приятным способом отвязаться от бедняжки Розмари, которая непонятным образом обнаружилась при дворе, пристроилась там в служанках у Марьи и иногда надоедала ему своим безмолвным, укоряющим обожанием, вот Виллим и решил показать ей, как сильно она ему осточертела, показать, что она ничего не значит для него. Марья же хотела пробудить ревность у Ивана Орлова. Оба они не преуспели: Розмари и Иван словно бы даже не заметили этой связи, она осталась столь же нежной, безответной, влюбленной, он – столь же равнодушным и жестоким.
Но хотя для Виллима эта связь в самом деле ничего не значила, он не мог не вспоминать кончину своей мимолетной любовницы с содроганием и волей-неволей задумался о том, что из ее камеры он пойдет ее же путем.
Надобно сказать, что, к сожалению, Марья беременела не впервой и не впервой избавлялась от детей. Правда, прежде ей удавалось вовремя вытравить плод. Лекарства она брала у лекарей государева двора, причем сказывала им, что страдает от запору. Конечно, страдания она терпела невыносимые, и за ней, любя ее за доброту, ходили в это время горничные Варвара с Катериною, да еще Анна Крамер. На их молчаливость можно было рассчитывать: во-первых, узнай кто об их сообщничестве в таком богопротивном, хотя и вполне обиходном деле, самим не поздоровилось бы, а во-вторых, Марья покупала их преданность разными мелкими украшеньями, жемчугом да золотишком… Надо, опять же к прискорбию, заявить, что в ход шли не только подарки государя, но и кое-какие мелочи, которые она украдкой заимствовала (безвозвратно) в свое пользование из ларчиков и шкатулок императрицы…
Но вернемся к незаконным детям, которых в те времена рождалось довольно-таки много. Столь много, что женщины жестоко травили себя, дабы вызвать выкидыш, а когда это не удавалось, убивали младенцев. Пытаясь предотвратить такое повреждение общественных нравов, Петр 4 ноября 1715 года издал следующий указ: «В Москве и других городах при церквах, у которых пристойно, при оградах сделать гошпитали, в Москве мазанки, а в других городах деревянные, и избрать искусных жен для сохранения зазорных младенцев, которых жены и девки рождают беззаконно и стыда ради отметывают в разные места, от чего оные младенцы безгодно помирают, а иные от тех же, кои рождают, и умерщвляются. И для того объявить указ, чтобы таких младенцев в непристойные места не приметывали, но приносили бы к вышеозначенным гошпиталям и клали тайно в окно, через какое закрытие, дабы приносящих лица не видно было. А ежели такие незаконнорождающие явятся в умерщвлении тех младенцев, и оные за такие злодейственные дела сами казнены будут смертью; и те гошпитали построить и кормить из губерний из неокладных прибылых доходов, а именно давать приставленным женщинам на год денег по три рубли да хлеба по полуосмине на месяц, а младенцам по три деньги на день».
