Энтони замолчал, и наступила тишина. Энн глубоко вздохнула.
— Ты согласна с таким решением, Энтониета? — спросила она.
— Конечно, если Энтони так говорит, — лояльно ответила девочка.
Энн догадалась, что ей жаль прощаться с мечтой о прекрасных платьях и украшениях.
— Ну, значит, так и решили, — сказала Энн. Она не думала, что в ее голосе прозвучит такое острое разочарование.
Близнецы еще немного постояли в нерешительности. Они чувствовали, что что-то не так, но не понимали, что именно. Однако все было забыто, когда Энтони сказал:
— Нам можно идти? Баркер ждет нас, чтобы отвести на крышу.
Ответил Джон:
— Думаю, вы больше не нужны. Но если это вас не затруднит, пожалуйста, не падайте с крыши.
— Не упадем! — крикнул из дверей Энтони.
Энтониета, более женственная и ласковая, добавила:
— Мы считаем, что у тебя чудесный дом, Джон. Он больше похож на дворец, чем на обычный дом, — и тоже убежала.
Синклер встал и, подойдя к Энн, нежно положил ей руку на плечо.
— Не будьте слишком разочарованной, — сказал он. — Дети приняли правильное решение.
— Надеюсь, — грустно ответила Энн.
Не добавив больше ни слова, Синклер вышел из комнаты. И только когда дверь за ним закрылась, Энн осознала, что снова осталась наедине с Джоном.
— Что ж, ты выиграл, — сказала она, и в тоне ее больше не было вызова, только усталость.
— Неужели мы должны воевать? — Голос Джона был тихим, и Энн показалось, что в нем прозвучала просьба.
— Я не хочу воевать.
— И все же ты воюешь со мной. Не только из-за этого случая, но и из-за многих других вещей. — Энн с удивлением смотрела на него. — А между тем есть только одно, что я хочу сделать, если ты позволишь мне. Я хочу сделать тебя счастливой.
Она почувствовала, что нет слов, которыми она могла бы ответить ему, и смущение мурашками пробежало по ней. Она знала, что он смотрит на нее, ожидая ответа, но почему-то не могла ничего сказать.
Воспоминание об испытанном ею страхе вернулось, и в ней шевельнулось подозрение — эта неожиданная нежность, не может ли она быть какой-то новой хитростью, которая даст ему незаслуженное преимущество?
— Уже три часа, — сказала Энн, сравнив свои часы с часами на камине, просто чтобы что-то сказать.
— У тебя есть какое-то дело?
— Думаю пойти посмотреть, что дети делают на крыше. Кажется забавным, что меня не ждут тысячи дел, а времени, чтобы переделать их все, не хватает.
— Я надеялся, что ты поедешь со мной и я покажу тебе парк. Ты ведь его еще не видела, а там есть на что посмотреть.
— Это было бы чудесно, — ответила Энн. — Я разыщу детей и позову их тоже. Они безусловно придумают какую-нибудь проделку, если их оставить здесь.
Даже если Джон был разочарован тем, что они не поедут вдвоем, вида он не подал.
— Я распоряжусь, чтобы прислали машину с открытым верхом, — сказал он. — День сегодня прекрасный. Но тебе придется что-нибудь надеть на голову.
— Я возьму шарф.
— Кстати, у меня еще не было возможности сказать тебе, как мне понравилось это.
— Понравилось что? — переспросила Энн, затем проследила за его взглядом: — О, волосы! Надо было обдумать так много всего, что я о них совершенно забыла.
— Тебе идет, — серьезно сказал Джон. — Спасибо, что выполнила мою просьбу.
— Твою просьбу? — повторила Энн его слова и вспомнила: — Ах да, ты просил меня разделить их на прямой пробор, верно? Но я не хотела этого делать, я нравилась себе такой, какой была. Но Чарлз высказал такое негодование по этому поводу, что я подумала: лучше сделать все, как он велит, к его приезду с теми чудесными платьями, которые он обещал привезти.
Она пошла к двери, и в комнате внезапно стало очень тихо. Энн оглянулась. Джон смотрел на нее странным взглядом.
— Пойду поищу близнецов, — быстро сказала она.
— Вы действительно прекрасны! — сказал Чарлз. Подойдя к ней с характерной для него свободной грацией, он взял ее руку и поднес к губам. — Разве я не говорил, что превращу вас в красавицу, — спросил он, — даже если до сих пор вы все еще Спящая красавица?
Энн хотела засмеяться, но прикосновение его губ к руке привело ее в замешательство, и горячая кровь прилила к щекам.
— Я в самом деле выгляжу хорошо? — наконец спросила она, зная заранее ответ, но все же по-детски желая услышать еще раз, что она прекрасна.
— Разве вы не смотрелись в зеркало? — он поднял голову, и теперь глаза его дразнили Энн.
— Смотрелась, — произнесла она, — и пыталась понять, куда делась та Энн, которую я так хорошо знала.
— Она исчезла, исчезла навсегда, — сказал Чарлз. — Вам жаль?
Он говорил шутя, но Энн ответила ему серьезно:
— Думаю, да. Я понимала прежнюю Энн, знала, что она чувствует и чего ждет от жизни. А эта женщина чужая для меня.
— Она должна многому научиться, — сказал ей Чарлз. — Жизни, наслаждению, любви… И я молюсь, чтобы я стал одним из тех, кто будет ее учить… некоторым из этих вещей.
Под его взглядом Энн опустила глаза. «Он пытается флиртовать со мной», — думала она. И знала, что ей следует быть шокированной, но на самом деле она наслаждалась своим открытием. «Мне надо быть осторожной», — предостерегала она себя, но трудно было осторожничать там, где дело касалось Чарлза. Он так много для нее сделал! Увидев себя в зеркале, Энн поняла, что он не кривил душой, когда говорил, что превратит ее в красавицу.
Вначале платья, которые он привез из Лондона, привели ее в ужас. Это было по меньшей мере не то, что она ожидала. Начать с того, что все они оказались очень сочных и ярких расцветок. Энн и в голову не могло бы прийти, что такие цвета подойдут ей. Бледно-голубой — да, она в этом уверена — был «ее цветом». Но тот голубой, что привез Чарлз, был совсем другим — глубоким и мощным, можно сказать неотразимым.
«Нет, это не пойдет мне», — думала Энн, надев платье и подходя к зеркалу, чтобы убедиться, как прав был Чарлз в своем ожидании и как не права она.
Выйдя из своей комнаты в этом голубом платье, она не могла не ощущать, что наконец не только Вивьен, но и она нашла свой образ в богатом, сверкающем мире Галивера.
Платье из шифона очень простого покроя было почти классическим по силуэту. Оно свободно облегало фигуру, подчеркивая мягкие линии ее груди и бедер, а широкие фалды нежной ткани ниспадали с плеч до самого пола, придавая фигуре при движении невыразимую грацию. Цвет платья выявил белизну кожи Энн и скульптурную красоту ее рук. Глаза засияли живой синевой, а волосы, причесанные по-новому, в противовес обольстительности платья сообщали ее серьезному и нежному лицу сходство с неземным, одухотворенным обликом юной Мадонны, какой ее любили изображать на своих картинах старые итальянские мастера.
