Матильда слышала бой колоколов. Погребальный звон? Призыв на молитву? Звук в ее голове не прекращался, он нарастал до тех пор, пока не заполнил мозг без остатка, изгнав все мысли.
Ей было душно, казалось, что приходится дышать через какую-то плотную ткань. В тазу и нежном укромном месте между бедер поселилась глубокая боль. Рождение второго сына оказалось тяжким. Под давлением выходящего на свет младенца ее плоть разорвалась, Матильда потеряла много крови.
Колокола умолкли. Она почувствовала, как к ее лбу прижали благословенно прохладную влажную салфетку. Но потом вместо колоколов в ее мозг ворвался младенческий плач, надрывный, настойчивый.
Наконец послышался ласковый женский голос и через миг – удовлетворенное сосание и причмокивание. Матильда разлепила неподъемные веки. Она была закутана в одеяла, обложена подушками и пуховыми перинами. В открытое окно лился свежий весенний воздух, высоко вздымался голубой купол неба, осиянный солнцем. В изножье кровати на жаровне курились благовония. Около очага женщина кормила грудью запеленутого малыша, а вторая няня развлекала годовалого Генриха деревянными игрушками.
– Матильда? – Над ней склонилась Аделиза. – Вы проснулись, любовь моя? Вы меня узнаете?
Что за странный вопрос. Матильда облизала губы. Они были сухими и шершавыми, как старая шкура.
– Конечно узнаю, – выговорила она и закашлялась.
Аделиза поднесла к ее губам чашку с горькой на вкус жидкостью, и, сделав глоток, Матильда едва не подавилась.
– Почему вы решили, что я могу не узнать вас?
– Вы бредили, а этим утром в самом деле меня не узнали. У вас лихорадка. Выпейте это, вам станет легче.
Матильда послушно выпила отвратительный на вкус отвар.
– Я умираю? – спросила она. – Скажите мне правду.
Аделиза отставила чашку, смочила салфетку в холодной воде и вновь положила Матильде на лоб.
– Правда в том, что я не знаю. Вы очень больны. Все молятся за вас. Но сейчас вы узнали меня, и это, разумеется, хороший знак.
Матильда посмотрела на занавеси вокруг кровати. Вышитые золотом узоры извивались как змеи. Она даже могла разглядеть их чешую и глаза. Они сворачивались кольцами, распрямлялись, горели огнем. Матильда сжала веки, чтобы избавиться от навязчивого видения.
– Пусть так. Все равно хочу исповедаться. Если я умру, похороните меня в аббатстве Ле-Бек. Отец будет настаивать на соборе, но не уступайте ему – только не в этом. Пообещайте мне.
Аделиза сжала ее пальцы в своих:
– Не говорите так. Бог милостив, вы поправитесь.
– Пообещайте мне, – отчаянно повторила Матильда.
– Хорошо. Клянусь, – прошептала Аделиза с видимой неохотой.
– Я хочу исповедаться и сделать завещание, пока я в сознании. Приведете ко мне отца Герберта и писца?
Аделиза поцеловала ее в лоб и отошла от постели, чтобы распорядиться о том, что просила падчерица.
Она умирает? Матильда оценивала свои ощущения, но не чувствовала ничего, кроме иссушающего жара лихорадки и странных, буйных вспышек света под веками. Неужели все было напрасно? Неужели все вот так и закончится? В ней заговорило упрямство. Она не готова умирать, хотя и собирается сделать все необходимое на этот случай.
Вернулась Аделиза и нежно обтерла лицо и руки Матильды водой.
– Отец Герберт и его писец скоро будут.
– Я хочу, чтобы вы позаботились о малыше Жоффруа и Генрихе, если случится худшее. Любите их и проследите, чтобы они выросли настоящими принцами и хорошими людьми.
– Конечно, я сделаю все, что смогу, – прерывающимся голосом ответила Аделиза.
– Только не надо никаких глупостей вроде слез, – нахмурилась Матильда. – Какой от них прок?
Ей пришлось закрыть глаза, потому что вышивка на занавесях вновь зашевелилась и поползла в разные стороны.
Пришел отец Герберт, чтобы исповедать Матильду, и Аделиза прогнала всех из покоев и вышла сама. Забрав у кормилицы насытившегося младенца, она села около двери и прижала к груди спеленутый комочек. Ее переполняли скорбь и тоска по тому, что не сбылось.
Вскоре в комнату заглянул Генрих, отложивший на время государственные дела. Двигался король с обычной для него живостью.
– Ну, как я посмотрю, малыш в порядке, – сказал он, увидев, что Аделиза баюкает маленького Жоффруа. – А моя дочь?
У Аделизы задрожал подбородок. Матильда просила ее не плакать, но Аделиза ничего не могла с собой поделать. И если слезы появляются у нее на глазах чаще, чем у других, это вовсе не значит, что она бесхарактерная.
– С ней сейчас отец Герберт, утешает и исповедует ее, – сообщила она.
– Исповедует? – Глаза Генриха вспыхнули гневом. – Матильда не может быть настолько плоха! Ее пользуют лучшие лекари. Я отказываюсь этому верить!
– Она попросила, чтобы ее похоронили перед алтарем в Ле-Беке, – продолжала Аделиза, глотая слезы. – И чтобы я позаботилась о ее детях.
– А-а, вот оно что. – Генрих замер на секунду, а потом начал расхаживать взад-вперед, заложив руки за спину.
– Еще она говорила, что вы захотите похоронить ее в соборе.
– Конечно в соборе. Там находятся усыпальницы всех герцогов Нормандии, и это место приличествует ее положению. И слышать не хочу никакой чепухи про Ле-Бек!
– Но если это ее предсмертное желание… – пыталась возражать Аделиза.
Генрих развернулся к ней, поблескивая глазами:
– Вы в самом деле не понимаете, жена? Неужели вы так и не разобрались в характере моей дочери?
Упрек в глупости заставил Аделизу вспыхнуть.
– Она упряма, – сказал Генрих, – и до самого конца будет бороться за то, чтобы ее похоронили в Ле-Беке. Пока я отказываю ей, у нее будет причина жить. Если я сразу дам Матильде то, чего она желает, то огонь жизни в ней угаснет и она умрет. Когда она пойдет на поправку, я, может быть, и уступлю ей, но до тех пор в этом нет нужды.
– А если она действительно умрет?
Лицо Генриха снова посуровело.
– Тогда Матильда отправится в Руан, потому что моя воля главнее. Занимайтесь тем, что у вас получается лучше всего, жена. Молитесь и просите Бога о том, чтобы моя дочь выжила.
Аделиза опустила голову и подумала, что Господь не всегда прислушивается к ее молитвам. Она старается исполнять Его заветы и быть хорошей женой своему мужу, только иногда это так трудно.
Возвращая малыша кормилице, Аделиза уже приняла решение. Да, она помолится и поднесет дары, но не в соборе, а в аббатстве Ле-Бек, и милости будет просить у Девы Марии – женщины, которая познала боль деторождения.
Матильда наслаждалась солнечным теплом в саду отцовского поместья Ле-Пети-Кевийи. Прошло два месяца с тех пор, как она едва не умерла, рожая маленького Жоффруа. Ее выздоровление шло неуклонно, но медленно. Только на прошлой неделе Матильда почувствовала себя не тенью, а самой собой. Рядом с ней на скамье стояла корзинка с шитьем, и еще Матильда вынесла в сад перья, ножик для их заточки и листы пергамента для писем. А чуть раньше совершила верховую прогулку – впервые за пять месяцев.
