Потому что она могла оглянуться. Она могла обернуться, она могла что-то сказать ему, а он мог бы ответить, и она могла бы...
Но она не оглянулась. Она продолжала идти прочь. Она не обернулась, не посмотрела назад, поэтому последние минуты Грегори провел, глядя на ее затылок. И в его голове крутилась единственная мысль...
«Что-то не в порядке».
Но, хоть убей, он не мог понять, что именно.
в которой нашей героине удается заглянуть в свое будущееМесяц спустя
Еда была изысканной, убранство стола – пышным, обстановка вокруг – роскошной.
А Люси чувствовала себя несчастной.
Лорд Хейзелби и его отец, лорд Давенпорт, прибыли на ужин в лондонский особняк Феннсуортов. Идея пригласить их принадлежала Люси, и сейчас она с мукой видела в этом особую иронию. Свадьба состоится через неделю, а она только сегодня увидела своего будущего мужа. Впервые с того мгновения, когда ее свадьба из событий вероятных перешла в разряд неминуемых.
Они с дядей приехали в Лондон двумя неделями раньше. Так как в течение одиннадцати дней после приезда от ее суженого не было ни слуху ни духу, она решилась предложить дяде устроить что-то вроде небольшою приема. В первое мгновение дядя возмутился. Хотя нет, поправила себя Люси, он разозлился, но не потому, что счел идею глупой. Причиной возмущенного выражения на его лице было исключительно ее появление. Она встала перед ним, и он был вынужден поднять на нее глаза.
А дядя Роберт не любил, когда его прерывали. Без сомнения, он увидел здравый смысл в том, чтобы дать возможность жениху и невесте перемолвиться словечком, прежде чем они встретятся в церкви. Поэтому лишь сухо бросил ей, что отдаст распоряжения.
Окрыленная своей крохотной победой, Люси также спросила, может ли она посетить одно из светских мероприятий, которые устраивались практически в двух шагах от дома. В Лондоне уже начался светский сезон, и каждый вечер Люси из окна наблюдала, как мимо проезжают элегантные кареты. Однажды прием устраивали в особняке, расположенном напротив Феннсуорт-Хауса, на другой стороне Сент-Джеймс-сквер. Очередь из карет вилась по всей площади, и Люси погасила все свечи в своей комнате, чтобы с улицы не был виден ее силуэту окна. Некоторые гости, устав томиться в ожидании, не выдерживали и, так как погода была теплой, выбирались из карет и шли к дому пешком.
Люси убеждала себя, что хочет взглянуть на туалеты, но в глубине души знала правду.
Она выглядывала, надеясь увидеть мистера Бриджертона.
Она не знала, что сделала бы, если бы увидела его. Метнулась бы за штору, наверное. Ведь он знает, что это ее дом. Пусть ее присутствие в Лондоне и не является общеизвестным фактом, но он наверняка поддался бы любопытству и бросил бы взгляд на фасад.
Однако на тот прием он не приехал, а если и приехал, то карета подвезла его к парадной лестнице.
А может, его вообще не было в Лондоне. У Люси не имелось возможности выяснить это. Она сидела взаперти с дядей и пожилой, слегка глуховатой теткой Харриет, которую привезли сюда ради соблюдения правил приличия. Люси покидала дом только для того, чтобы сходить к портнихе или прогуляться по парку. Все остальное время она проводила в одиночестве – дядя не желал разговаривать, а тетка ничего не слышала.
Поэтому до Люси не доходили никакие сплетни. О Грегори Бриджертоне или о ком-то другом.
А при случайных встречах со знакомыми она, естественно, не могла расспрашивать о нем. Люди подумали бы, что она им интересуется. Она им действительно интересовалась, но никто – ни один человек – не должен был об этом знать.
Ведь она выходит замуж за другого. Через неделю. Только это было не главным. Главное заключалось в том, что Грегори Бриджертон не проявил своего намерения занять место Хейзелби.
Когда он целовал ее и когда на следующее утро они стояли в неловком молчании на подъездной аллее, он считал, что целует девушку, не связанную обязательствами, непомолвленную.
Когда она рассказала ему о помолвке, он отнесся к этому абсолютно спокойно. И в его лице она увидела – а она искала, о, она так искала, – всего лишь... ничего. Ничего, что показало бы, что ее помолвка что-то значит для него.
Вместо этого он сказал: «Желаю вам всего наилучшего». Эти слова прозвучали как окончательный приговор. Она стояла и смотрела, как сундуки грузят в карету, а ее сердце разрывалось на куски. Она чувствовала это. И ощущала боль в груди. Когда же она ушла, стало еще хуже. Грудь сдавило так, что она едва могла дышать. Она ускорила шаг – насколько было возможно, чтобы походка не показалась неестественной, – и наконец повернула за угол. Там она рухнула на скамью и спрятала лицо в ладонях.
И молила Господа о том, чтобы никто ее не увидел.
Она очень хотела оглянуться. Ей очень хотелось бросить последний взгляд на него и запомнить его таким – в странной позе со сложенными за спиной руками и слегка расставленными ногами. Люси знала, что в такой позе стоят сотни мужчин, но почему-то у него она выглядела другой. Он мог бы находиться во многих ярдах от нее, но она все равно узнала бы его по этой позе.
И походка у него была другая – свободная и легкая, как будто где-то в глубине души он оставался семилетним мальчишкой. Это проявлялось и в развороте плеч, и в движении бедер – в тех деталях, которые обычно не замечают, но на которые Люси всегда обращала внимание.
Однако она не оглянулась. Это только ухудшило бы дело. Ей не хотелось, чтобы он видел ее лицо. Во время беседы ей удавалось держать себя в руках, но как только она отвернулась, все изменилось. Ее губы приоткрылись, она судорожно втягивала в себя воздух, но ощущение внутренней пустоты не проходило.
Это было ужасно. И ей не хотелось, чтобы он это видел.
Но ведь здесь, в Лондоне, ей очень хотелось увидеть его. Конечно, это было глупостью. Это было бы неблагоразумно, но ей все равно хотелось. Ей даже не придется говорить с ним. Вообще-то ей не следовало бы говорить с ним. Но хоть одним глазком...
Взгляд украдкой никому не причинит вреда.
Когда она попросила у дяди разрешения побывать на приеме, он отказал ей, заявив, что нет смысла впустую тратить время или деньги на светскую жизнь, если она уже имеет то, ради чего открываются сезоны, – предложение о браке.
Более того, он сообщил ей, что лорд Давенпорт намерен представить ее обществу как леди Хейзелби, а не как леди Люсинду Абернети. Люси не понимала, почему это так важно, особенно если учесть, что многие в свете уже знали се как леди Люсинду Абернети – кто со школы, кто с того момента, когда они с Гермионой весной принялись «наводить лоск». Но дядя Роберт дал ей понять (в своей неподражаемой манере, то есть без единого слова), что беседа окончена, и все свое внимание сосредоточил на бумагах, лежавших на столе.
