Советница пошатнулась и схватилась за стол, чтобы не упасть.
— Ты отчасти прав, Иоганн, — сказала госпожа Гельвиг, — но твои последние слова слишком резки. Это совсем не одно и то же: берут ли имущество, не имеющее хозяина, или крадут заведомо чужой хлеб... Меня удивляет, как ты можешь сравнивать знатных и простых! Непростительно равнять женщину из хорошей семьи с такой девушкой, как Каролина...
— Мама, я уже сказал тебе сегодня в саду, что не потерплю оскорблений! — сердито воскликнул профессор.
— Однако смею просить тебя быть сдержаннее и проявлять побольше уважения, сын мой, — приказала она уничтожающе. — Ты прекрасно играешь роль рыцаря этой принцессы, и мне, по-видимому, не остается ничего больше, как положить к ее ногам и мое почтение.
— Тебе действительно придется сделать это, мама, — ответил он спокойно. — Ты должна будешь оказывать ей почтение, так как она скоро станет моей женой.
Старый дом не обрушился после этих слов, как предполагала в первую минуту госпожа Гельвиг. Ее сын говорил решительно, как человек, которого не могут поколебать ни слезы, ни мольбы, ни ярость. Госпожа Гельвиг безмолвно отшатнулась, советница же очнулась от своего обморока и истерически расхохоталась.
— Вот твоя прославленная мудрость, тетя! — воскликнула она резко. — Теперь я торжествую... Кто просил тебя выдать замуж эту девушку до приезда Иоганна? При первом же взгляде на эту особу у меня появилось предчувствие, что она всем нам принесет несчастье... Я сейчас же еду в Бонн, чтобы известить всех профессорских жен, какова будет новая дама, которая скоро войдет в их круг.
Она бросилась вон из комнаты. За это время госпожа Гельвиг уже успела прийти в себя.
— Я, видимо, неправильно поняла тебя, Иоганн, — сказала она с внешним спокойствием.
— Если ты так думаешь, то я повторю свое объяснение, — сказал он холодно и неумолимо. — Я женюсь на Фелисите Орловской.
— Ты поддерживаешь эту безумную идею?
— Вместо ответа я спрошу тебя: дала бы ты и теперь свое благословение на мой брак с Аделью?
— Без сомнения: это приличная партия, и я не желаю лучшей невестки.
Профессор густо покраснел. Он закусил губу, чтобы сдержать готовый вырваться у него поток гневных речей.
— После этого ты должна быть лишена права вмешиваться в мои дела, — сказал он, с трудом сдерживаясь. — То обстоятельство, что эта бессовестная особа, эта лицемерка отравит всю мою жизнь, не принимается тобой во внимание. Ты будешь жить далеко от меня и спокойно говорить: «Он женился на приличной девушке» — но я, во всяком случае, хочу быть счастливым...
— Не забывай, что благословение отца создает дома детей, а проклятие матери разрушает их до основания! — с хриплым смехом ответила она.
— Не хочешь ли ты уверить меня, что твое благословение смоет нравственные недостатки Адели? Твое проклятие потеряет силу, падая на невинную голову... Ты не произнесешь его, мама! Бог не примет его... Ведь он падет на тебя и сделает одинокой твою старость.
— Мной руководит только забота о чести. Ты должен уважать мою волю, и ты откажешься от своих слов.
— Нет, ты должна примириться с этим, мама! — воскликнул профессор и покинул комнату в то время, как мать осталась стоять как статуя с воздетыми к небу руками. Произнесли ли проклятие эти искаженные губы? Ни одного звука не донеслось до прихожей, но если бы оно и было произнесено, то оно оказалось бесплодно, потому что Бог любви не дает подобное оружие в руки злых и мстительных людей!
Наверху хлопали дверями, передвигали ящики и бегали взад и вперед. Советница укладывала свои вещи.
— Вот и конец незабудке, — довольно бормотал Генрих, вынося огромный сундук.
В противоположность этой суете каким спокойным казалось бледное лицо молодой девушки, стоявшей у окна кухни! Перед ней стоял ящик с ее детским гардеробом. Госпожа Гельвиг отдала приказание выдать ей «тряпье», чтобы девушка не имела повода оставаться на ночь в этом доме. Фелисита держала в руках маленькую печатку с гербом Гиршпрунгов, когда в окне показалось бледное лицо профессора.
— Идем, Фелисита, вы не должны ни минуты оставаться здесь! — сказал он взволнованно. — Оставьте пока ваши вещи. Генрих принесет их вам завтра.
Она накинула платок и встретилась с профессором в прихожей. Он взял ее под руку и повел по улице. У дома советницы Франк он позвонил.
— Я привел Фелиситу под вашу защиту, — сказал он старой даме, когда она приветливо приняла их в своей комнате. — Я вам доверяю, — продолжал он многозначительно. — Берегите Фелиситу как дочь, пока я не потребую ее от вас обратно.
Молодая девушка прошла лишь несколько улиц и переступила через два порога, но как все вокруг изменилось: старый дом остался позади, а с ним и вся тяжесть прошлого. Вокруг нее было светло. Ей было приятно и вместе с тем грустно слышать, как ее называли теми же ласковыми именами, которые давала ей тетя Кордула: она тотчас же стала любимицей стариков Франк.
Такова была внешняя перемена, которая произошла с ней. Перед внутренней же она сама стояла в сладком смущении... В тот вечер Фелисита беспрекословно последовала за профессором, оставив все свои вещи. В прихожей она молча дала ему свою руку и пошла за ним, не желая даже знать, куда он ведет ее. Она пошла бы за ним на край света, без слов протеста или сомнения. Искренние уверения профессора в любви, его мольбы разрывали ей сердце, но они были далеки от того, чтобы поколебать ее решение. Но, отказываясь вернуть ей книгу, он сказал: «Я не могу поступить иначе. Я не имею своего решения даже и в том случае, если бы вы согласились взамен стать моей женой». Несмотря на то, что она была тогда так взволнованна, ее сердце возликовало. После этого твердого решения она стала доверять ему. Профессор каждый день приходил в дом Франков. Он был сумрачнее, чем когда-либо. Пребывание в родительском доме стало невыносимо. Необычайное внутреннее волнение потрясло, наконец, госпожу Гельвиг. Она заболела и должна была лежать в постели, настойчиво отказываясь видеть сына, и доктор Бем лечил ее. Профессор посвятил адвоката Франка как попечителя наследников Гиршпрунгов в свою семейную тайну и высказал твердое намерение искупить совершенную предками несправедливость. Все замечания, которые делал его друг с юридической точки зрения, чтобы как-то ограничить размеры этого искупления, профессор отвергал и решительно ставил вопрос: «Считает ли он эти деньги приобретенными честным путем?» На это адвокат, конечно, не мог отвечать утвердительно. Он полагал, что род Гиршпрунгов не существует, но зато, по его мнению, благочестивого господина Павла Гельвига не следовало щадить, и поэтому с него потребовали скрытые им двадцать тысяч талеров. Праведник спокойно ответил, что он действительно получил эту сумму от своего дяди, а откуда дядя взял деньги — ему совершенно безразлично. Вообще же он не считает себя обладателем этого состояния — он только управляющий у Господа и по этой причине будет всеми силами защищать состояние и готов довести дело до суда...
