Советница во время этой уничтожающей речи любовно обняла Фелиситу... Невдалеке стоял профессор. Он молчал, но его взгляд с выражением искреннего сочувствия остановился на бледном лице молодой девушки, которая снова вынуждена была страдать за свою покойную мать... Наступила тяжелая пауза. В этом всеобщем молчании таилось строгое осуждение. Говоривший тоже почувствовал это и сказал нерешительно:
— Поверьте, что мне очень тяжело доставлять вас неприятности, но я могу называть вещи только своими именами... Я охотно бы сделал для вас что-нибудь... Какое положение занимаете вы в этом уважаемом доме?
— Моей любимой дочери, — ответила советница за Фелиситу, смотря на него твердо и проницательно.
— Видите, вам выпал счастливый жребий, — сказал он молодой девушке. — К сожалению, пока мои родители живы, я не мог бы предоставить вам права дочери. Того, что вы носите имя Орловского, совершенно достаточно, чтобы она никогда не допустили вас до себя.
— Как, родные дедушка и бабушка? — воскликнула с негодованием советница. — Они могут знать о существовании внучки и умереть, не увидев ее? Этого я никогда не пойму!
— Дорогая госпожа советница, — ответил фон Гиршпрунг с холодной улыбкой. — Аристократическое чувство и стремление сохранить незапятнанной семейную честь — это особенности семьи Гиршпрунгов, от которых я также не могу отказаться. Любовь стоит у нас на втором плане. Я вполне разделяю взгляды моих родителей и поступил бы так же, если бы моя дочь позволила себе забыть о чести семьи.
— Ну, хорошо, пусть мужчины думают об этом, как считают нужным, — настаивала советница. — Но бабушка, она должна быть из камня, если бы она знала об этом ребенке и...
— Именно она меньше всех способна простить, — перебил старую даму Гиршпрунг. — Моя мать имеет в своем роду многих представителей старых графских фамилий и бережет честь нашего дома... Впрочем, многоуважаемая госпожа советница, — прибавил он с легкой усмешкой, — вы можете попробовать возбудить у нее участие к вашей любимице. Обещаю, что буду поддерживать вас в этом деле...
— Прошу вас, ни слова больше! — воскликнула Фелисита с невыразимой мукой, вырываясь из объятий старой дамы. — Будьте уверены, — холодно обратилась она к Гиршпрунгу, — что мне никогда не придет в голову опираться на прежние права моей матери. Она отбросила их ради своей любви, и после всего, что вы сейчас сказали, я вижу, что она только выиграла от этого... Я выросла с мыслью об одиночестве, и теперь считаю, что не имею ни дедушки, ни бабушки.
— Это горько звучит, — сказал он слегка смущенно. — Но при настоящих обстоятельствах я вынужден оставить вас при вашем мнении... Я сделаю для вас все, что только в моих силах. Я ни минуты не сомневаюсь, что мне удастся выхлопотать для вас у моего отца приличную пожизненную ренту.
— Благодарю, — перебила она гневно. — Я вам только что сказала, что у меня нет дедушки. Как можете вы думать, что я приму помощь от чужих?
Он снова покраснел и с видимым смущением взял свою шляпу. Его никто не удерживал. Он задал адвокату несколько деловых вопросов. Потом подал Фелисите руку, но молодая девушка только церемонно поклонилась. Это был жестокий урок, который дочь комедиантов преподала гордому господину фон Гиршпрунгу. Он смущенно отступил назад, поклонился остальным и вышел в сопровождении адвоката.
Когда за ними захлопнулась дверь, Фелисита закрыла лицо руками.
— Фея! — воскликнул профессор. Она подняла голову и бросилась в его объятия. Дикая птичка не делала больше попыток улететь. Ей было так хорошо рядом с этим сильным человеком после того, как она, борясь с бурей и непогодой, чуть не погибла.
Советница Франк сделала знак своему мужу, который радостно улыбнулся, и они тихо вышли из комнаты.
— Я согласна, Иоганн! — воскликнула молодая девушка, поднимая глаза, в которых еще блестели слезы.
— Наконец-то! — сказал он, крепче сжимая в своих объятиях девушку, которая теперь всецело принадлежала ему.
Сколько любви и нежности светилось в суровых стальных глазах, озаряя счастливо улыбающуюся Фелиситу!
— Я с часу на час ожидал этого слова, — продолжал он. — Слава Богу, что оно произнесено по собственному желанию. Иначе мне пришлось бы добиваться его сегодня вечером, и тогда оно, вероятно, не принесло бы мне столько радости, как теперь. Неужели прежде, чем ты, наконец, сделала меня счастливым, я должен был перенести такие тяжелые испытания?
— Нет, — сказала она решительно. — Меня поколебала не мысль о том, что ваше положение изменилось. В ту минуту, когда вы отказались вернуть книгу, я начала доверять вам...
— А через некоторое время после того, как я узнал тайну, — перебил он ее, — я понял, что ты, при всей своей гордости и упрямстве, скрывала в сердце истинную любовь. Ты предпочла отказаться от своего счастья, чем заставить меня страдать... Мы оба пережили трудное время, и не обманывай себя, Фея, тебе предстоит тяжелая задача. Я потерял мою мать, моя вера в людей поколебалась, и у меня в эту минуту не осталось ничего, кроме знаний.
— О, я счастлива, что могу стоять рядом с вами, — перебила она его. — Я не надеюсь заменить утраченное, но все, что может сделать преданная женщина, чтобы скрасить жизнь благородного человека, будет исполнено.
— А когда же эти гордые уста соблаговолят сказать мне «ты»? — спросил он, улыбаясь.
Она покраснела до корней волос.
— Иоганн, не оставайся долго вдали от меня, — прошептала она умоляюще.
— Ты серьезно могла подумать, что я уеду без тебя? — воскликнул он, тихо смеясь. — Если бы все не устроилось так хорошо теперь, то ты сегодня вечером узнала бы, что завтра, в восемь часов утра, ты едешь в сопровождении нашей дорогой советницы со мной в Бонн. Ты пробудешь четыре недели как моя невеста у госпожи Берг, а потом в дом ужасного профессора с сердитым взглядом войдет маленькая жена...
Лютц фон Гиршпрунг оказался законным наследником, и ему вручили деньги, завещанные старой девой. После того как профессор удвоил капитал, оставленный тетей Кордулой, из своего собственного состояния, Гиршпрунг заявил, что не имеет к семье Гельвигов никаких претензий. За сожженную рукопись Баха госпожа Гельвиг должна была выплатить тысячу талеров. Она покорилась скрепя сердце, так как ей сказали, что в противном случае дело дойдет до суда, который потребует от нее гораздо больших жертв.
— Зачем скрывать? — говорил в день отъезда адвокат, стоя рядом с профессором, ожидавшим своих спутниц. — Я завидую тебе... Я сразу понял, что Фелисита — редкая девушка, и мне потребуется много времени, чтобы забыть ее... Но у меня все же есть одно утешение: она сделала из тебя другого человека...
