– Что ты, вероятно, собираешься сделать и теперь. Берегись, Генри, потому что я могу…
– Оклеветать меня, – перебил его Генрих. – Я знаю, ты на это великий мастер. Однако твои труды пропадут даром. Эвелина – моя невеста и, разумеется, поверит только мне.
Гельмар вздрогнул. Этот удар был для него совершенно неожиданным.
– Твоя… твоя невеста? – заикаясь, повторил он. – Так вот почему она так изменилась ко мне! Ты, по-видимому, прекрасно воспользовался моим отсутствием. Это…
– Что? – грозно спросил Генрих, подходя к нему ближе. – Ты, кажется, считаешь себя оскорбленным? Я готов дать тебе удовлетворение в любой момент. Будем драться на чем тебе угодно.
– Я не принадлежу к породе драчунов! – с чувством собственного достоинства ответил Гельмар, на всякий случай, однако, пятясь к дверям. – Такого рода удовлетворение я предоставляю тем, чья жизнь не имеет никакого значения. Само собой разумеется, что с этого момента нашей дружбе наступил конец.
– О, ей уже давно наступил конец! Ты знаешь, как решительно я отвернулся от тебя, но ты для чего-то продолжал играть эту комедию дружбы.
– Да, ты, действительно, стал настоящим филистером [3], – насмешливо заметил Гельмар. – Начиная с мая прошлого года, ты ведешь самую добродетельную жизнь. Ну, желаю тебе много счастья! Для такого маленького человека как ты, конечно, самое лучшее жениться на богатой и жить на ее счет, ничего не делая.
Гельмар высокомерно поднял голову и вышел из павильона.
Генрих провел рукой по лбу. Его лицо горело от негодования; он тоже хотел уйти, но какой-то шорох позади него заставил его оглянуться.
На пороге буфетной стояла Эвелина. Ее лицо было бледным, на ресницах дрожали слезы, а на губах блуждала горькая улыбка.
– Эвелина, ты здесь? – испуганно воскликнул Генрих.
– Прости, Генри, я не хотела подслушивать, – дрожащим голосом проговорила молодая женщина. – Я собиралась выйти из павильона в тот момент, когда вы вошли, но первые слова вашего разговора приковали мое внимание. Боже, какой ужас я услышала здесь!
– А я так хотел избавить тебя от разочарования в любимом поэте! Что делать, я не виноват; он сам разоблачил себя в твоих глазах. Тебе очень больно это разочарование? Я боялся этого и потому ничего не говорил тебе о Гельмаре.
С последними словами Генрих подошел к своей невесте и обнял ее. Глаза молодой женщины были еще влажны, но она нежно улыбнулась своему жениху.
– Нет, я не особенно огорчена, – ответила она, – так как, узнав скверное об одном, я в то же время услышала много хорошего о другом – о том, который мне гораздо ближе.
– Уж будто это было хорошее? Уличая Гвидо в его грехах, я не умолчал и о своих, как тебе известно. Простишь ли ты меня?
– За что? За то, что ты постарался освободиться от дурного влияния? Вспомни, Генри, что я всегда верила в тебя, несмотря ни на что.
– Да, это верно! – с глубокой нежностью ответил Генрих. – Однако не будем портить себе нынешний день из-за Гвидо. Ты знаешь, что сегодня должен приехать отец, а затем я думаю сыграть одну штуку с доктором Эбергардом. Пока я послал его поздравить Кетти и Жильберта. Пойдем, Эви, я расскажу тебе, как это все произошло.
Поздравление, вероятно, прошло вполне благополучно; по крайней мере, когда Генрих и Эвелина вернулись домой, они застали доктора Эбергарда в обществе Жильберта и его невесты. Между Кетти и стариком было заключено перемирие, а Жильберт сиял от радости, что помирился со своим профессором. Только что был разговор о том университетском городе, где обычно жил Эбергард и где молодой доктор получил место. Эвелина заметила, что новобрачные должны будут нанять себе отдельную квартиру, и Эбергард уже настолько смягчился, что ничего не возразил против этого. Он был доволен теперь уже и тем, что Жильберт поселится недалеко от него, и будет продолжать работать с ним вместе.
– Ты, кажется, уже немного приручила этого медведя? – шепнул Генрих на ухо двоюродной сестре.
– Я надеюсь, что мы постепенно сделаем из него человека! – с достоинством ответила Кетти.
– Похвальное начало! Смотри только в оба за своим женихом, следи за ним, чтобы он не изменил тебе ради своей старой привязанности! – пошутил Генрих.
Девушка подняла свою белокурую головку, пристально посмотрела на жениха и самоуверенно ответила:
– Не беспокойся, Генри, мне-то он не изменит!
Доктор Эбергард был в наилучшем расположении духа, когда Генрих сделал какой-то таинственный знак своей невесте.
– Знаете, доктор, – начала она, – вы лишили жителей нашей долины большого удовольствия. Они хотели выразить вам свою благодарность за то мужество и самопожертвование, которые вы проявили во время спасения Генри и его проводников.
– Пусть оставят меня в покое! – сердито крикнул доктор, сразу придя в дурное настроение. – Я их вышвырну за дверь, если они осмелятся показаться у меня. Мартин знает, как следует поступать в таких случаях.
– Да, он учился этому, к сожалению, в течение многих лет, – вмешался в разговор Генрих. – Однако те люди, о которых мы только что упомянули, предвидели, какой прием их ожидает; поэтому они поручили нам передать их благодарность доктору Эбергарду. Я взял на себя смелость представить вам маленькое доказательство этой благодарности!
– Ах, вероятно, адрес или какой-нибудь подарок! – воскликнул Эбергард. – Я категорически запрещаю это. Я сейчас же выброшу за окно всякое доказательство благодарности. Передайте мои слова этим глупым людям.
Генрих сделал вид, что не слышит протеста доктора; он вышел за дверь и сейчас же вернулся, держа на руках маленького мальчика, которому не было еще и трех лет. Это был прелестный ребенок с золотистыми волосами, в чистеньком, хотя и старом платьице.
– Не бойся, Вастль, этот дядя очень добрый, – обратился Генрих к мальчику, – он нарочно делает такой сердитый вид, он шутит с тобой. Прочти ему скорее свои стишки!
Ребенок послушался; он сложил ручки и прочел на своем детском языке незатейливые стихи, в которых заключалась благодарность сына за спасение отца.
Эбергард с сердитым видом слушал этот детский лепет. Однако Вастль, поверивший, что «дядя шутит», нисколько не боялся старика и, окончив свой стишок, весело улыбнулся ему.
– Ну, что же, доктор? Вы желаете выбросить из окна этого господина? Возьмите лучше его на руки! – проговорил Генрих и без всякого стеснения посадил Вастля на руки Эбергарда.
Доктор выглядел в эту минуту необыкновенно комично. Он беспомощно стоял со своей ношей, не зная, что с ней делать.
– Это что? Один из тех семи? – наконец вполголоса спросил он.
