Раньше она была настолько взволнована, что ничего не замечала… Но несколько минут, проведенных в его объятиях, а также его ласковый голос – Лонгмор объяснял случившееся так, как мог объяснить только он, – все это ее успокоило, и Софи вспомнила, что ее давно уже к нему влекло.
Его черные волосы были взъерошены, а мускулистые руки крепко обнимали ее. Щека Софи прижималась к его атласному жилету, и она остро ощущала его запах. Ощущала также широкие плечи и могучую грудь под жилетом и сорочкой. И она все время помнила о его сильных длинных ногах в облегающих брюках, не оставлявших простора воображению. Ах, ее все сильнее к нему влекло! Она сама не знала, что делала. Поэтому и растерялась тогда в коридоре. Но он спас ее, вернул уверенность в себе… и пробудил желание.
Впрочем, она давно его хотела. Хотела с того самого момента, как впервые увидела мчавшегося по коридору Кливдон-Хауса с таким видом, словно он собирался убить кого-то.
А теперь она хотела его так, как не хотела ничего на свете.
Но сколько же ей еще ждать? И почему она должна быть добродетельной? Ведь она Нуаро, не так ли? Поэтому и сбросила с лодки самоконтроль. Поэтому и целовала его бесстрашно и страстно – так, как он ее научил. Более того, она ощупывала его могучие плечи и чувствовала, как под тонким полотном сорочки то и дело напрягались мышцы. Наслаждение же при этом было почти невыносимым, словно в ней бурлило море чувств и бушевал прекрасный шторм, бросавший ее из стороны в сторону и уносивший неведомо куда… Но тут он вдруг вздрогнул и попытался отстраниться.
– Погоди. Погоди минуту…
– Чего мне ждать?
– Ты должна сказать… – Он осекся.
– Что сказать?
– Не важно. Я забыл. – Лонгмор снова обнял ее и стал целовать. Целовал дерзко, смело и страстно.
У Софи голова шла кругом, но она знала, что делать. Он научил.
Их поцелуй все длился и длился, а она тем временем нашла верхнюю пуговицу его сорочки и расстегнула. Затем просунула под сорочку руку и ахнула, ощутив под ладонью его горячее тело. Лонгмор вздрогнул и замер. А потом снова привлек к себе, и в тот же миг Софи почувствовала, как он возбужден – под ее ягодицами рос огромный твердый бугор. Она все поняла бы даже в том случае, если бы старшая сестра не объяснила ей всего этого. Он хотел ее! А она хотела его, не так ли? И следовательно…
Софи толкнула Лонгмора в грудь. Он ослабил хватку и вопросительно взглянул на нее. Глаза у него были черные, как безлунная полночь. Черные и страстные…
Она снова толкнула его – толкнула изо всех сил. И тут он, наконец, понял и со сдавленным смехом упал на постель. После чего пробормотал:
– Софи, а как же…
– Я так хочу, – перебила она.
– О, Софи, – прошептал он нежно, как любовник.
По ее спине пробежали мурашки, разжигавшие огонь, воспламенявшие… Она легла на Лонгмора и спросила:
– Что я должна делать? – Софи принялась расстегивать жилет графа.
– Дьяволица… – усмехнулся он. – Иди сюда.
Притянув девушку к себе, граф снова стал ее целовать, на сей раз еще нежнее. Он осыпал поцелуями ее лицо, легонько прикусывая мочку уха.
Софи то и дело вздрагивала и тихо стонала, но Гарри продолжал эту сладостную пытку, пока она не обезумела от страсти. И только после этого он осторожно перекатил ее на спину. Теперь они поменялись местами – он был сверху, – и она как завороженная смотрела в черные глубины его глаз, обещавших безумное блаженство.
«Ах, сейчас у меня сердце вырвется из груди!» – мысленно воскликнула Софи. А он провел ладонями по ее плечам, затем по груди, и ей вдруг стало невыносимо жарко. Из горла ее вырвался вздох, прозвучавший в ночной тишине точно стон. «Сейчас мы оба далеко-далеко и совсем одни на земле, – промелькнуло у Софи. И они оба молчали. Тишину изредка прерывали лишь вздохи, сдавленные стоны и шуршание ткани.
А руки его спускались все ниже, к интимному местечку между ее ног. Софи снова застонала – и едва не замурлыкала точно кошка, которую ласкают.
А потом Лонгмор вдруг повернул ее на бок, и она почувствовала, как он поглаживает ее спину, нащупывая застежки платья. Ей вспомнилось минувшее утро – и на нее нахлынула очередная волна жара.
Еще секунда – и граф расстегнул лиф платья. И все это время он не переставал целовать ее шею и плечи. Отстранился же только затем, чтобы снять с нее платье; и при этом бесцеремонно вертел – как куклу. Наконец отбросил платье, и Софи услышала тихий шелест шелка, упавшего на пол.
За платьем последовали туфли. Подкладки в рукава тоже куда-то улетели. Лонгмор же быстро расшнуровал корсет – так, словно занимался этим ежедневно.
Его жилет тоже куда-то исчез. А рубашку она расстегнула сама и теперь с жадностью поглаживала его грудь и живот. Да-да, она к нему прикасалась. Она не была беспомощной! И никогда больше не будет, потому что приобрела власть над этим большим и опасным мужчиной.
Софи даже не заметила, как «растаяли» нижняя юбка и сорочка. И соскользнули вниз подвязки и чулки. Но ей было все равно – она была всецело поглощена Лонгмаром. Она видела его в драке. Видела, как он правил экипажем. Видела, как ходил. Как двигался. Когда он был с ней рядом, она не могла отвести от него глаз. А теперь не могла не прикасаться к нему, не могла не любоваться им – его силой и красотой. И конечно же, восхищалась этим человеком.
Как и все в ее семье, Софи вечно рисковала и играла с огнем. Вот и теперь было то же самое, когда провела ладонью по его брюкам и ощутила жаркую пульсирующую выпуклость. В ушах ее прозвучал голос кузины Эммы, но такой слабый, такой отдаленный, что слушаться его не было необходимости.
А Лонгмор… Его было слишком много, и это заглушало все доводы разума. Слишком много мужской чувственности, ошеломившей ее… Слишком много желания, одолевшего здравый смысл…
Тут он наклонился и снова ее поцеловал. И Софи тотчас же забыла о кузине, забыла о Париже и Лондоне и обо всем прочем… Сейчас для нее существовал только этот мужчина, целовавший ее и ласкавший. Целовавший и ласкавший так, что ей хотелось смеяться и плакать. Теперь он целовал ее всю – все тело, и каждый поцелуй словно разжигал крошечный костер.
Софи судорожно вцепилась в волосы графа, а он спускался все ниже; вскоре его язык делал с ее самым интимным местом то же, что до этого с губами. И все вдруг изменилось, мир стал совсем другим, стал огромной черной лагуной в тропическую ночь. Воздух сгустился и стал пьянящим, а наслаждение росло и росло, и какая-то странная боль росла вместе с ним; то была жажда чего-то, не имеющего названия, того, что она вот-вот должна была найти.
Софи смутно слышала шорох одежды. Должно быть, он раздевался. А потом, обнаженный, лег на нее – и его поцелуй оказался таким жгучим, таким нежным, таким сладостным…
