– Я прошел хорошую школу, – отозвался герцог. – Многие готовы были отнять у меня наследство, и вы не последний среди них, но никому не удастся отобрать у меня то, что по праву принадлежит мне одному.
В комнате надолго воцарилась тишина. С каким-то отстраненным интересом граф Арк рассматривал собственного племянника, раздумывая над его последними словами.
– А как насчет того, что принадлежит другим, – того, что ты успеешь отнять у них, пока пески жизни не утекут сквозь твои пальцы? – поинтересовался граф, впившись пронзительным взглядом в лицо герцога. – Да, я совершил глупость, когда предпринял такую попытку, – сказал он наконец. – И что теперь?
– Я забираю Арк себе, – ответил Вильгельм.
Граф кивнул.
– Ты уже подготовил для меня клетку? – осведомился он.
– Нет, – сказал Вильгельм. – Вы можете идти на все четыре стороны.
Граф цинично рассмеялся.
– Если бы я одержал победу, ты бы тотчас оказался в кандалах, Вильгельм.
– Вы поступили бы мудро, – мрачно отозвался герцог.
– Неужели ты не боишься, что, потерпев неудачу сейчас, я могу предпринять новую попытку? – спросил граф.
– Нет, не боюсь, – отозвался Вильгельм.
– Ты отобрал у меня земли и предлагаешь остаться в Нормандии. Благодарю тебя, Вильгельм.
– Я не предлагаю вам ни остаться, ни уехать. Вы вольны в собственном выборе. Я – герцог Нормандии, но вы по-прежнему остаетесь моим дядей, – смягчившись, заявил Вильгельм.
Граф в молчании выслушал его, и в комнате вновь воцарилась долгая тишина. Д’Арка охватил холод поражения; он вдруг почувствовал себя очень старым и бесконечно уставшим. Метнув беглый взгляд на мощную фигуру герцога, граф понял, что завидует ему. Вильгельм был прав: графу никогда не отнять у него Нормандию. Его жизненный путь близился к концу, амбиции остались неудовлетворенными, и на него снизошла странная апатия: Вильгельм еще не достиг поры своего расцвета; перед ним лежала целая жизнь, которую следовало завоевать, и он покорит ее. Дрожь пробежала по телу графа; он вновь почувствовал зависть, зависть к молодости, силе и воинскому таланту другого. С трудом расправив плечи, граф подошел к столу, подле которого стоял герцог, терпеливо глядя на своего дядю. – Я никогда не смогу жить в мире с тобой, Вильгельм, – сказал граф. – Позволь мне уехать из Нормандии.
Герцог кивнул.
– Думаю, вы сделали мудрый выбор, – сказал он. – В Нормандии нет места для нас обоих.
Граф запахнулся в мантию.
– Ты проявил милосердие, – заявил он, – но я не стану благодарить тебя. – Тяжело ступая, он вышел из комнаты, и вскоре эхо его шагов замерло в каменном коридоре.
Очень скоро во Фландрии тоже узнали об этих событиях, но после той неприятной истории, что случилась в Лилле, при дворе графа Болдуина еще долго избегали упоминать имя мстительного герцога Нормандского.
Матильда стала свидетельницей того, как ее сестра возлегла на брачное ложе, а потом и попрощалась с ней, когда та отплыла в Англию с супругом.
– Сохрани Господь выйти за такое ничтожество! – пробормотала Матильда, глядя на раскрасневшуюся физиономию Тостига.
Графиня же Адела язвительно заметила:
– Успокойся, ты закончишь свои дни вдовой, дочь моя.
Матильда скрестила руки на груди.
– Мадам, можете быть уверены, такой исход устроит меня как нельзя лучше.
– Нет нужды разговаривать со мной в подобном тоне, дочь моя, – ответила графиня. – Я прекрасно знаю, что у тебя на уме.
Храня молчание, Матильда отошла от нее, не поднимая глаз. В последнее время она предпочитала держать язык за зубами: поэты воспевали ее ледяную отстраненность; многочисленные и дурно рифмованные стихи восхваляли колдовские глаза леди. Подобные излияния она выслушивала со слабой и загадочной улыбкой на губах, сводившей мужчин с ума от желания обладать ею. Один менестрель из Франции распевал страстные баллады у ее ног, лишившись сна и аппетита от безнадежной любви к ней; она позволила ему поцеловать свою руку, но затем затруднилась бы ответить, какого цвета у него глаза – голубые или карие. Матильда жалела беднягу, однако, пока он заливался соловьем, вспоминала своего неукротимого возлюбленного Вильгельма, спрашивая себя, чем он сейчас занят и правильно ли она обошлась с ним. Погруженный в печаль и уныние поэт удалился; несколько дней Матильде не хватало его, но, когда ей сообщили, что он отправился ко двору в Булони, она, не испытывая ни удивления, ни сожаления, лишь сказала:
– Вот как!
Бродячий торговец привез ей первые известия о Нормандце. Два раза в год купец отправлялся в поездку из Ренна, через всю Францию и Нормандию, пересекал границу в Понтье, заезжал в Булонь, а уже оттуда медленно двигался на север, во Фландрию. В этом году длинный караван его вьючных лошадей прибыл в Брюссель позже обыкновенного. Он привез тончайшие ткани, искусно ограненные драгоценные каменья в золотой оправе, духи́ с Востока, красивые безделушки из Испании, а также эмаль из Лиможа, отказываясь, впрочем, показать свои товары любопытствующим городским кумушкам, пока дамы во дворце не рассмотрят их первыми и не сделают приглянувшиеся им покупки. Купец раскинул изумительную вышивку перед графиней и ее дочерью; фрейлины обеих восторженно ахнули, но Матильда лишь приподняла край жесткой ткани и небрежно выпустила ее из рук.
– Ба, да я сама способна вышивать куда лучше! – только и сказала она.
Графиня выбрала кое-что из предложенного им товара, предложив разыскать ее казначея для оплаты. После того как она удалилась, коробейник попытался прельстить Матильду серебряными зеркалами с эмалевой обратной стороной, филигранными шкатулками для дамских гребней, двузубыми вилками для мяса и флакончиками с драгоценными духами Аравии. Она же небрежно перебирала их своими белыми пальчиками, пока он расхваливал ей их или же предлагал обратить внимание на особенно изящную безделушку.
– А что покупают леди в Нормандии? – вдруг поинтересовалась Матильда.
Торговец тут же разразился пространной речью, искусно вплетая в нее скандальные слухи и просто сплетни; отсюда уже до более важных дел и вопросов оставался лишь один шаг.
– В Нормандии неспокойно, миледи, и дороги для честного купца все еще остаются небезопасными. В Иемуа, например, я потерял двух вьючных лошадей, а одного из моих бездельников убили разбойники. Но герцог непременно наведет порядок. – Он, вытащив из мешка очередной ковер, разложил его перед женщиной. – Миледи, это я приберег лично для вас. У меня было всего два таких, когда я выехал из Ренна, но один приобрел его светлость герцог. Думаю, он купил бы и второй, однако я придержал его. – Купец принялся расхваливать Матильде достоинства ковра, но она прервала его вопросом:
