— Ничего особенного, в Риме я слушала и не такое.
Но Ацилия глядела лишь в лицо Марция, лишь его реакция сейчас была важна для неё, а он снисходительно улыбался, глядя в профиль гостьи привередливой. Ацилия осмелела вдруг, заговорила:
— И ещё… Я сама сочинила… когда тоскливо мне было, когда потеряла свою семью… — Прошла и села на свободный трипод, прилаживая флейту, не дала опомниться, остановить. Заиграла опять. Совсем другой была эта её мелодия. Грустная до щемящей боли в сердце, когда, кажется, душа разрывается от горя и тоски, от прошлого горестного, пережитого каждым в своей жизни. Ацилия играла, смотрела в сторону, мимо всех, никого не замечая, и, когда закончила вдруг на высокой ноте, Лидия уронила на стол пустой кубок, и молча смотрела, как брызнули последние капли вина.
Ацилия поднялась уходить:
— Всё…
— Подожди! — Остановила её гостья, вскинув глаза, склонилась боком и вниз, потянулась рукой, унизанной браслетами, до лодыжки правой ноги, поставленной на носок, — У меня ремешок сандалии перекрутился, ногу натёр, перевяжи! — Приказала, глядя в глаза. Ацилия растерялась, рассматривая её тонкое красивое лицо с огромными тёмными глазами, подкрашенными сурьмой. Марций молчал, не протестуя, и Ацилия поджала губы, пряча флейту за пояс. Хорошо! Если она так хочет…
Опустилась на колени, спина ещё болела, пришлось пересесть на корточки, подняла подол тонкой шерстяной столы небесно-голубого цвета, да, такая стоит. Ремешок сандалии и в самом деле был завязан неровно, но вряд ли он смог бы натереть ногу. Это был всего лишь повод… Ацилия всё же перевязала сандалию, как надо и рывком затянула узел, госпожа аж качнулась назад.
— Теперь всё? — Ацилия смотрела на неё снизу, прямо, без малейшего раболепия во взгляде, это могло вывести любого, а уж Лидию-то в первую очередь. Она вскинула голову высокомерно, скривила губы, оторвала вдруг ногу от пола, упёрлась ею Ацилии в грудь и толкнула от себя, опрокидывая непокорную рабыню навзничь.
— Паршивка… — процедила медленно сквозь зубы.
Марций поднялся на ноги, глядя сверху. Ацилия ненавидящим взглядом смотрела на обидчицу, пока поднималась с пола, закусила губу, переживая боль в спине. Выдохнула:
— Я бы тоже могла многое сказать вам, но, думаю, что только повторюсь…
— Нет! Ты только погляди на неё! — Лидия вскочила на ноги, но Марций успел встать между ними, разбросив руки, смотрел на Лидию, Ацилия оказалась у него за спиной:
— Всё! Успокойтесь! Не хватало ещё устраивать сцен с рабыней… — чуть повернул голову, — Ацилия, сходи погуляй!
Она отступила назад спиной, отводя глаза. Как? Он прогоняет её на улицу? Куда? Да когда такое было? Она отступила ещё на пару шагов так же, спиной, развернулась и бросилась на улицу, вон, да подальше, пока ноги несли, пока слёзы обиды не начали душить её, лишая воздуха и сил. Она остановилась, закрыла лицо ладонями и дала волю слезам. В чём? В чём она-то была виновата? Зачем он так? Почему он так поступает с ней? За что?
Она прекрасно понимала, почему он заставил её уйти. Точно так же тогда, в первый раз, он выгнал Гая… И с этой… он захотел остаться наедине…
Ацилия поджала дрожащие губы, стала стирать слёзы кулаками. Ну и пусть! Ей-то что?
И всё равно какая-то обида подло скреблась в душе, ревность что ли? Да ну! Не может быть! Пусть, что хочет, то и делает, пусть хоть десятками их водит… Ей-то что?
Пыталась что-то объяснить себе, и разумом всё понимала, что не может она запретить ему, что не имеет никакого морального права осуждать его, а всё равно в душе что-то стучало с невыносимой болью и тоской. Ведь предлагал ей стать его женой, а сам… Сам? Что он делает? Зачем он делает это вот так? Чтобы обидеть?
Она вздохнула, огляделась по сторонам. Было темно, горели сторожевые костры, стояли редкими группками солдаты из ночного патруля, грелись у огня. Было по-ночному прохладно, а она даже без плаща, в одной столе с открытыми руками. Что ей делать теперь? И как долго, по его мнению, она должна гулять?
— Ацилия?
Резко обернулась на мужской голос, к ней подходил незнакомый офицер, центурион, судя по алому гребню на шлеме и алому плащу. Встал рядом, не сводя тёмных глаз. Смуглый, тонкий в кости, но держался уверенно. Ацилия нахмурилась, обнимая себя за плечи, глядела исподлобья.
— Я вас не знаю… — добавила, — Извините.
Он не казался опасным, ему можно доверять, но всё же, слишком беспечной была она в прошлый раз, и чем всё закончилось…
Центурион усмехнулся и без того большим ртом.
— Я тебя знаю. А где Марций? Ты что здесь делаешь, ночью?
— Гуляю… А господин у себя… — подняла голову, вздёргивая подбородок, — Он не один… У него женщина…
— А-а-а, понятно… — центурион качнул головой, — А ты что же, так и будешь всю ночь? Одной опасно…
— Я знаю. — Ацилия пожала плечами, нет, он не вызывал опасений, — Куда ж я пойду? Только вы не переживайте, ради бога, я сама разберусь…
— Конечно, я знаю. — Опять улыбнулся, — Пошли, я провожу тебя.
— Куда?
— К Марку! Пройдёшь к себе и ляжешь спать, если он что-то скажет, я поговорю с ним.
— Вы? — Ацилия опешила, аж отстранилась, — Это зачем это вам?
Центурион усмехнулся:
— Пошли! — взял под локоть и повёл, — Не бойся, я знаю тебя через Марка. Он хотел на тебе жениться, уж чем ты его привязала, не знаю… Пошли, я всё улажу… Что ж ты так и будешь всю ночь здесь стоять? Нельзя так…
Ацилия резко остановилась, догадка промелькнула в её сознании:
— Вы — господин Фарсий?
— Да.
Она вдруг почувствовала к нему странное ощущение доверия, что ли, ведь это его помощи она тогда просила, Гай искал его по лагерю, чтобы защитить от Лелия… ТОГДА… А она ни разу до этого не видела его. Смешно. Наверное, если бы он успел тогда, всё вышло бы по-другому, он бы заступился за неё перед Марком, не дал бы в обиду, ведь даже сейчас старается помочь почему-то.
Центурион прошёл в палатку, вернулся.
— Тихо всё. Иди.
Но Ацилия не торопилась. Стояла, по-прежнему обнимая себя за плечи, смотрела в сторону. Подняла глаза:
— Почему вы помогаете мне?
Фарсий молчал, глядя на неё сверху, пожал плечами:
— Из-за него, он же глупый ещё… Мальчишка… Обиделся… — Ацилия покачала согласно головой, собралась войти, но центурион тронул за плечо, заставив обернуться, — Он ещё ни к одной женщине так не привязывался, честно…
Ацилия смотрела в его глаза долго, словно хотела о чём-то спросить, но только ответила тихо:
— Спасибо…
Долго лежала без сна, смотрела вверх, думала. Почему она так близко к сердцу принимает это всё? Почему обида гложет ей душу? Даже если друг его говорит ей о его особом к ней отношении, то почему тогда он так поступает? Зачем ему эта женщина, да и тем более так открыто, вызывающе? Сюда её? Зачем?
