Орсини заколебался. Антуан смотрел на него умоляюще.
— Если это важно для тебя, Антуан, хорошо, будь по-твоему. Я обожду. Впрочем, может, я смогу еще быть чем-нибудь полезен здесь. Кто знает, старого короля еще может разбить удар, возьми его нелегкая…
Двадцать седьмого ноября во дворце приезжие актеры играли Корнеля. Представление началось в четыре часа дня и к пяти было в самом разгаре. Пьеса всецело завладела вниманием зрителей, и даже не склонный ценить искусство Иаков не отрывался от импровизированной сцены, сооруженной на небольшом возвышении, чтобы все придворные хорошо видели актеров. Изабелла сидела около короля, но видно было, что смысл действа не доходит до ее сознания — ее мысли витали далеко. Накрахмаленный высокий кружевной воротник — мода, которую привез с собой Иаков — мешал ей поворачивать голову, и только ее глаза беспокойно перебегали от одного лица к другому. Наконец актеры удалились на небольшой перерыв — сменить костюмы и передохнуть, и придворные также рассеялись по богато украшенной зале, болтая между собой и беззаботно смеясь. Антуан не смел даже приближаться к королеве. Он наслаждался возможностью любоваться ею издалека — это ему было позволено, и втайне трепетал от мысли, что его мечта вот-вот должна сбыться. Изабелла старалась не смотреть на него, боясь выдать себя. Она не сразу заметила Орсини, отчаянно пытавшегося привлечь ее внимание.
— Ваше величество позволит мне лишь на одну минуту покинуть вас? — обратилась она к Иакову и поспешно встала, едва не забыв, что должна играть тяжелую поступь и одышку.
Орсини ждал ее за дверью.
— Гонец прибыл.
— Пора? — прошептала она.
— Пора.
— Хорошо.
Она вернулась на свое место и хранила безмятежный вид до середины второго акта. Затем начался ее спектакль, ее бенефис. Послали за мэтром Бальеном, и он со всей возможной осторожностью препроводил королеву в приготовленные для нее покои. Дверь за ней захлопнулась.
Пьесу прервали. Король велел всем молиться за благополучное рождение наследного принца. Обычай не позволял ему последовать за супругой и видеть ее, пока королевский лекарь не пригласит его, объявив, благосклонны ли были боги к роженице, вдохнув жизнь в младенца предпочтительно мужского пола. Зато тот же старинный обычай требовал присутствия первого министра, хотя едва ли кто-то помнил зачем. Должно быть, когда-то жизнь будущего короля с рожденья висела на волоске, столько враждебно настроенных завистников готово было избавиться от него, пока он еще слаб, и его некому защитить. А может, как раз для того, чтобы исключить возможность подмены слабого и больного новорожденного крепким и жизнеспособным, бывали и такие случаи в постоянной жестокой борьбе за престол.
Орсини, несмотря на свою дерзость и напускную невозмутимость, было неловко. Его торжественно провели в королевские покои и закрыли за ним дверь. Он остался на пороге, нервозно осматриваясь. Покои представляли собой огромный неуютный зал, окуренный ароматическим дымом, с высокими готическими окнами, выходящими прямо на площадь перед парадным входом. Пол был усыпан лепестками роз, поздних астр и веточками тимьяна, источающими пьянящий запах. Широкое, почти квадратное ложе под слегка раздвинутым, вышитым золотыми геральдическими цветами балдахином, занимало добрую четверть зала. Королева полулежала поверх покрывал той же материи, что и балдахин, — распущенные волосы, белая шелковая сорочка и небрежно запахнутый атласный пеньюар смягчили ее маску отталкивающей ледяной величественности, которую надели на нее еще в детстве, чтобы она смогла достойно править. Больше в зале никого не было. Тихо трещал огонь в затопленном камине, с трудом согревая комнату. Из-за огромных окон, занимавших всю фасадную стену, тянуло сквозняком.
— И что этикет обязывает меня делать? — первый министр, оправившись от приступа неловкости, наконец нарушил молчание.
— Стоять вон там у меня в ногах.
Он честно занял указанное место.
— А дальше?
— Молитесь. Можно не вслух, — позволила она с легкой искоркой нервного смеха.
Она села, по-детски обняв руками колени. Ее правильное лицо было бледно, в темно-голубых глазах таился страх.
— Где Бальен? — спросил Орсини.
Она неопределенно махнула на дверь.
— В смежной комнате. С помощницей-повитухой. Ждет. Здесь-то ему нечего делать.
— И… как долго это может продолжаться?
— Может, два часа, а может и сутки. Бедняжка Жюли. И еще время, чтобы их привезли во дворец.
— Около часа. Карета уже там и ждет.
— Хоть бы они никому не попались по пути, — она вздохнула. — Вы собираетесь стоять там все время, Орсини? — она вдруг улыбнулась. — Можете сесть. Я позволяю.
— Но… — ни скамеечки, ни кресла в зале сейчас не было.
— Да ради Бога, — она досадливо поморщилась, жестом приглашая его к себе. — Сегодня не до церемоний.
Он присел на самый краешек королевского ложа. Изабелла поглядывала на него с девчоночьим задором, вызванным сильным нервным напряжением, и забавлялась его смущением.
— У меня есть кое-что, — заметила она. — Слазьте-ка под кровать, Орсини, иначе нам грозит смерть от скуки.
Он с любопытством опустился на колени и извлек на свет деревянный сундучок с вырезанным на крышке гербом.
— Можно открыть? — спросил он.
— Даже нужно.
Он вытряхнул из сундучка кучу фигурок, белых костяных и блестящих, крашеных черным лаком.
— Это шахматы моего отца. Старинная персидская игра, — она аккуратно расставила гладкие костяные фигурки на полированный черно-белый складной столик, извлеченный из того же сундучка. — Считается весьма интеллектуальной.
Шесть часов спустя
— Это была восьмая партия. Я уже их видеть не могу.
— Но вы должны дать мне возможность отыграться! Вы нечестно обыграли меня последний раз. Я отвлеклась. Если бы я не отвлеклась, вы ни за что бы не выиграли моего ферзя.
— Все равно шесть два в мою пользу. А я вижу эту вашу игру впервые в жизни.
— Это все равно. Я давно не играла. А сегодня не могу сосредоточиться как следует.
К исходу шестого часа заключения они уже не силились соблюдать этикет. Широкое королевское ложе вместило бы семерых, так что, свободно развалившись поперек него, они лениво переставляли по доске фигуры.
— Ну, давайте, расставляйте фигуры, — она подтолкнула к нему груду выигранных пешек.
— Все, я больше не могу, — он смешал их, смахнув с доски.
— Ну давайте же, Орсини. Я не могу сидеть без дела. Не могу просто ждать. Мне… мне так страшно, Орсини, — ее голос вдруг зазвучал жалобно.
