— Как скажешь, Луций.
Фелица принесла вино, и аккуратно поставила на столик возле хозяина. Сказала: «Во здравие, господин», и удалилась на кухню.
Он расплылся в улыбке, от чего его и так оттопыренные уши, казались еще больше. Круглая, почти лысая голова стала совсем похожа на шар. Луций взял чашу, зажав в кулак ножку, и с причмокиванием сербал вино. Атилия, скрывая отвращение, стала разглядывать фонтанчик, который журчал и немного заглушал издаваемые мужем звуки. Быть настолько противным — надо иметь талант.
Выйдя за него, она выполняла волю отца. Все девушки Рима, без исключения, выдавались замуж только по распоряжению своих отцов. Это касалось как простых семей, так и знатных. Дочери правителей, и самого императора, вообще были элементом дипломатии. Их выдавали замуж исходя из сложившихся политических интересов и выгод. Прикажи отец ей выйти за минотавра с головой быка, она бы и пикнуть, против ничего не смела.
Глава 3
Фелица вернулась с едой и выставила все на стол. Луций сразу же схватил ножку перепела и впился в нее зубами. Причмокивая и чавкая, он доел мясо и кинул косточку на стол. Взяв тонкий круглый хлеб, он оторвал кусочек, обмакнул его в сметано-чесночный соус, и отправил в набитый рот. При этом непременно роняя крошки и капли соуса себе на тогу. Он сумел заработать огромные деньжищи и получить влияние в столице империи, но он так и не смог обучиться манерам. Наверное, поэтому император никогда не приглашал их на свои пиры.
Зная о поведении своего мужа за столом, она часто ела заранее, чтобы не потерять аппетит. Но нельзя выдавать, или как-либо показывать, свою неприязнь к поведению мужа. Его это очень сильно злило. Раздражаясь, он часто «воспитывал» ее кулаками или ремнем из толстой кожи. Атилии иногда казалось, что он специально старался быть более мерзким, чем есть, только бы у него появился повод для ее «воспитания». Ну а если к вечеру напивался и не засыпал, то и поводов не искал.
Она взяла со стола хлеб и, отломив кусочек, стала его жевать. Аппетита совсем не оказалось, и она запивала хлеб водой, чтобы он размяк во рту.
— Зря не ешь перепелов, — с набитым ртом едва выговорил Луций, — очень вкусные вышли, и жирненькие такие, мм-м. Надо будет похвалить Феликса, хороший он повар, все же.
Атилия осторожно оторвала крылышко перепела и сделала вид что ест его.
— Еще попроси себе вина, обязательно, — так же жуя полным ртом, сказал муж, — После жирной пищи надо выпить немного. Сира, крикни Фелицу.
Новая рабыня удалилась, и вскоре вернулась в сопровождении Фелици. Они вместе принесли вино и плоскую чашу с оливками.
— Муж, ты просил придумать что-нибудь для развлечения на твоем скором званом ужине, — Атилия сделала небольшой глоток вина и продолжила, — Так вот, я придумала следующее. Сейчас в городе много говорят про гладиатора Германуса. Того, который получил от императора деревянный меч — рудис, но продолжает выступать на арене.
— Можешь не объяснять, — остановил ее Луций, — я знаю всех гладиаторов. Я уже дважды заработал на его победе. Помнишь Эктора, управляющего в термах, он бывал у нас? У него есть выход на людей, принимающих ставки. Кстати, это он мне рекомендовал Сиру. Говорит, ее подготовили в наложницы для наместника Ликии. Я вовремя успел перехватить.
Луций начинал напиваться, много болтовни без устали — явный признак. Еще чуть-чуть и он станет говорить, заплетаясь в словах и фразах. Надо спешить попросить у него денег.
— Я поздравляю тебя, дорогой, с таким успешным приобретением, — она старалась изобразить искреннюю улыбку, — Послушай, пожалуйста — это важно. Я пригласила того самого Германуса с еще одним сильным гладиатором на твой званый ужин. Они будут выступать перед гостями — биться на гладиусах. Говорят, когда у Серселии был большой пир, она звала их, и все гости потом неделю об этом болтали. Всем ужасно понравилось.
— Да, я слышал, — жуя и раздумывая Луций мычал, — М-м-м, а сколько они за это берут?
— Две тысячи сестерциев, но они будут развлекать гостей весь вечер. Два боя и потом разговоры, и рассказы о боях на арене.
— Дороговато, — удивленно произнес он, — За эту сумму можно купить раба. Хотя, сейчас цены на них значительно поднялись. В мирное время всегда так. За две тысячи купишь только какого-нибудь паршивца, в лучшем случае. А вот конюха, нашего, Клеменса, я купил в Эфесе за три тысячи сестерциев. Правда, прошло уже несколько лет. Я тогда торговался как лев. Хозяин рынка, представляешь, заломил за него пять тысяч. А я уперся, мол, три и ни сестерция больше. Так он увязался за мной почти до самого дома, и болтал, и болтал, сбавляя постепенно цену. Клялся всеми богами, в ноги мне падал. Утверждал, что потратил на его кормежку больше двух тысяч. Вот мошенник — хотел надуть меня.
Все, мужа понесло, теперь его не остановить. Еще немного и он начнет хвастать, как не разрешал императору тратить деньги на что-то бесполезное, по его мнению. Надо было прекращать его тираду.
— Луций, надо подготовить серебро, — сказала она мягко, но четко и, глядя прямо на него, — Они берут наперед, у них сейчас много заказов.
Оторопев от такой настойчивости, он даже жевать перестал. Смотрел на нее хлопая глазами. Но потом сообразил, что она не для себя требует. Поднялся и, вытерев жирные руки об тогу, скрылся в кабинете. Спустя минуту принес деревянную большую шкатулку и пустой кожаный кошель. Поставил все это на стол и сказал, ложась на место:
— Отсчитай сколько нужно и положи в кошель. Шкатулку потом уберешь в кабинет. Там справа на столе оставишь.
Она принялась отсчитывать серебряные монеты и складывать кучками на стол. Луций продолжил чавкать, сербать и причмокивать. Позже ко всем этим звукам добавилась отрыжка. Под конец трапезы он громко выпустил газы, и стал смеяться. Куда в него столько помещалось еды. Он не толстый, как его дружок банщик. У него был живот, который выступал вперед, но жира на теле почти не было. Есть и пить он мог пол вечера. Свои чавканья и причмокивания — оправдывал тем, что так ему вкуснее и приятнее чувствовать пищу и вино.
Развестись с ним она не могла — закон Рима на стороне мужа. Даже не имела права отказать мужу в близости — рожать детей считалось ее прямой обязанностью. Если бы она хоть раз воспротивилась, он мог вернуть ее назад отцу. После стал бы требовать деньги, уплаченные за нее. Отец был старый вояка, но плохой счетовод, конечно, не смог бы их ему вернуть. Огромная сумма, сто двадцать пять тысяч денариев — это пол миллиона сестерциев. Наверняка отец уже потратил больше половины. Дела вести так, чтобы выйти в прибыль он не научился. Не вернув деньги, был бы опозорен и все знакомые, и незнакомые патриции, показывая пальцами, говорили бы: «Какой позор! Он не достоин своей семьи!». Весь их род был бы посрамлен. И тогда сами боги прокляли бы ее за такое. После смерти, в царстве Диса, она испытывала бы вечные муки. Эх, отец, зачем ты патриций…
Если ее задумка, по устранению мужа, удастся, тогда на божьем суде она скажет: «Ведь я не сама его убивала, я лишь дала денег на это». Потом добавит: «Что бы увидеть причину моей ненависти, дайте сейчас ему тушеных перепелов со сметано-чесночным соусом и вина». Конечно же, для проверки боги дадут все это Луцию, ведь они живут вечно, и каких-то час или два для них пшик. Когда же они увидят: как он ест, пьет, какие при этом от него исходят звуки — скажут: «Полностью оправдана!».
Даже этого окажется достаточно на божьем суде. Если нет, тогда она предложит: «Теперь дайте ему женщину». Увидев все издевательства, какие бы он непременно совершил с несчастной, боги наверняка скажут: «Ну, Дис, он твой». Может Бахус, греческий бог вина и вакханалий, добавил: «Даже я себе такого не позволяю!». Отправили бы Луция в подземное царство Аида.
Отсчитав пять кучек по сто серебряных денариев, она уложила их в кожаную мошну и затянула туго завязками. Мешочек получился довольно увесистым. Она приказала Фелице поместить его в сундуке, который стоял у стены. Пока рабыня его несла, Атилия подумала: «А ведь для полного расчета нужно еще девять таких мешочков. Тяжеловато. Надо будет подобрать для этого сундук, и поручить мужчинам рабам. Может, конюх и садовник помогут».
