— Нет! — решительно сказал мистер Бьюмарис. Пес неохотно спрыгнул вниз и лег на мостовой.
— Знаешь ли, друг мой, — сказал мистер Бьюмарис, — я все еще дорожу своей репутацией и путешествовать в твоем обществе не собираюсь. Да не переживай! Никуда я от тебя, увы, не денусь. — Он сел в экипаж и сказал: — Хватит ухмыляться, Клейтон. Поехали.
— Да, сэр! — с готовностью отозвался грум, вскочив на свое место, когда экипаж уже тронулся. А минуту-другую спустя, дважды оглянувшись назад, он осмелился сообщить мистеру Бьюмарису, что собака следует за ними.
Мистер Бьюмарис выругался и натянул поводья. Верный пес, тяжело дыша, вывалив язык, догнал наконец экипаж и снова улегся на дороге.
— Черт возьми! — сказал мистер Бьюмарис. — Так ты будешь преследовать меня до самого Уимблдона. Теперь остается только выяснить, действительно ли так хороша моя репутация, что я могу прокатить в своем экипаже тебя, старина! Залезай!
Улисс все еще тяжело дышал, но, услышав эти слова, нашел в себе силы забраться в экипаж и, благодарно помахав хвостом, устроился рядом с хозяином.
Мистер Бьюмарис, прочитав псу нотацию о недопустимости шантажа, обреченно махнул рукой и продолжил свой путь в Уимблдон.
Вдовствующая герцогиня Уиганская, которая была грозой четырех сыновей, трех дочерей, многочисленных внуков, своего управляющего, адвоката, врача и огромного количества слуг, встретила внука, как всегда, очень своеобразно. Размочив сухарики в чае, она сидела за этой нехитрой трапезой и недовольно ворчала на свою незамужнюю дочь, которая жила с ней. В молодости герцогиня была настоящей красавицей, и сейчас еще черты ее лица хранили следы былой красоты. Она была не слишком щедра на любезности и презрительно относилась ко всему современному. Дети трепетали перед матерью и всегда с благоговейным страхом переступали порог ее дома, когда она периодически приказывала им являться. Когда мистер Бьюмарис в сопровождении дворецкого вошел в ее комнату, она бросила на него проницательный взгляд и сказала:
— А! Значит, это ты! Почему, изволь ответить, не приезжал столько времени?
Мистер Бьюмарис почтительно склонился над ее рукой и спокойно ответил:
— В прошлый раз, мадам, вы сказали, что не желаете меня видеть до тех пор, пока я не исправлюсь.
— Ну и как? Исправился? — спросила герцогиня, отправляя в рот очередной сухарик.
— Конечно, мадам. Я стал уже почти настоящим филантропом, — ответил он, поворачиваясь, чтобы поприветствовать свою тетку.
— Хватит с меня филантропов, — сказала ее светлость. — Я уже по горло сыта благотворительностью Каролины, которая сидит здесь и целыми днями вяжет что-то для бедных. В мое время им просто давали деньги, и это все! Каролина, забери у меня эту гадкую кашу и позвони дворецкому. Что такое чай? Какая от него польза? Я попрошу Хэдлея принести бутылочку мадеры, из тех, что хранил еще твой покойный дедушка, а не ту дрянь, которую прислал мне недавно герцог.
Леди Каролина забрала поднос и робким голосом сказала, что доктор Садбери вряд ли одобрил бы эту затею.
— Садбери старый дурак, и ты тоже! — ответила герцогиня. — Иди отсюда, Каролина, и дай мне поговорить с Робертом. Терпеть не могу, когда меня опекают женщины. — И когда леди Каролина собрала свое вязание, она добавила: — Скажи Хэдлею, чтобы он принес хорошую мадеру. Он знает. Ну что, сэр, вы скажете в свое оправдание, если уж вам хватило наглости появиться здесь снова?
Мистер Бьюмарис, закрыв дверь за своей теткой, сказал с притворным смирением, что счастлив видеть бабушку в добром здравии и в таком прекрасном расположении духа.
— Бессовестный нахал! — довольно заметила герцогиня и, бросив оценивающий взгляд на внука, сказала:
— Прекрасно выглядишь. А выглядел бы еще лучше, если бы не твой идиотский наряд. Когда я была девочкой, ни один джентльмен не смел появиться на улице без пудры. Твой дедушка перевернулся бы в гробу, увидев, в чем вы сейчас все ходите. Эти узкие камзолы, накрахмаленные воротники, никаких кружев на шейном платке и манжетах… Ужас! Садись, если ты, конечно, сможешь это сделать в своих тесных бриджах, или панталонах, или как вы там их называете.
— Да, конечно, я могу сесть! — сказал мистер Бьюмарис, располагаясь в кресле напротив герцогини. — Мои панталоны, как и те подарки, которые готовит для бедняков Каролина, вязаные. Так что они вполне удобны.
— Ха! Тогда я скажу Каролине, чтобы она связала тебе пару к Рождеству. Это непременно вызовет у нее истерику — я таких скромниц еще не встречала в жизни.
— Наверное, мадам. И поскольку я уверен, что она послушается вас, даже если ей придется переступить через себя, то, пожалуйста, воздержитесь от такой просьбы. Расшитых тапочек, которые я получил от нее к прошлому Рождеству, мне вполне достаточно! Интересно, что, она думает, я с ними буду делать?
Герцогиня расхохоталась.
— Господи! Да она вообще не думает! Не надо тебе самому присылать ей дорогих подарков.
— Но вам я тоже присылаю, — проговорил мистер Бьюмарис. — Однако от вас ничего подобного не получал.
— И не получишь. От меня ты и так уже всего слишком много получил. Что ты привез мне на этот раз?
— Да ничего… Если только вы не захотите получить от меня в подарок беспородную собачку.
— Терпеть не могу собак, и кошек тоже. Пятьдесят тысяч в год! И ты не удосужился даже привезти мне букет цветов? Стыдись, Роберт! Зачем же ты тогда, позволь узнать, приехал?
— Спросить, могу ли я, на ваш взгляд, быть хорошим мужем, мадам?
— Что? — воскликнула ее светлость, подавшись вперед и вцепившись своими тонкими, унизанными перстнями пальцами в подлокотники кресла. — Не собираешься ли ты сделать предложение мисс Дьюсбери?
— Нет, конечно!
— Значит, появилась очередная идиотка, которая безнадежно сохнет по тебе? — сказала ее светлость, имеющая свои возможности узнавать, что происходит в обществе, в котором она уже давно не появляется. — Кто же на этот раз? Когда-нибудь ты сделаешь роковой шаг, помяни мое слово.
— По-моему, я его уже сделал, — вздохнул мистер Бьюмарис.
Герцогиня в изумлении взглянула на него, но прежде чем она смогла заговорить, в комнату вошел ее дворецкий с герцогским блюдом в руках, которое ее светлость категорически отказалась передать нынешнему герцогу, мотивируя это тем, что блюдо — ее личная собственность, и что ему не следовало жениться на той мямле, которая заняла место его матери. Хэдлей поставил этот необыкновенный поднос на стол и бросил выразительный взгляд на мистера Бьюмариса. Мистер Бьюмарис понимающе кивнул и поднялся, чтобы налить вино. Он подал бабушке полбокала. Возмущению ее не было предела. Она недовольно воскликнула, уж не думает ли он, что она уже не в состоянии выпить столько вина, сколько считает нужным.
