Миссис Рэннок так и не узнала об ужасной судьбе сына. Ее хрупкая жизнь отлетела с миром через неделю после того, как Фонс раскрыл страшную тайну убийства. На последнем дыхании она произнесла слова любви, последним движением ослабевшая рука потянулась в сторону любимого образа, который ее воображение выткало из воздуха, ей показалось, что сын стоит у ее постели такой каким до этого она видела его в лихорадочном бреду.
Фонс сделал все, что могло продиктовать сочувствие к несчастной жене Болиско Отпечаток ее письма на промокательной бумаге стал одним из звеньев в цепи неопровержимых доказательств потому что вместе со свидетельством Чэтера оно помогло выяснить, зачем Рэннок поехал в Саутхэмптон за день до отплытия американского парохода. То, что она была женой Болиско, не позволяло ей выступить свидетельницей, но ее письмо могло быть использовано как вещественное доказательство, и ее отношения с убийцей стали так же широко известны, как все иные подробности истории преступления.
– Меня это не трогает, – сказала она Фонсу вечером того дня, когда был оглашен смертный приговор Болиско, – меня уже ничто не трогает, и лучше, если Болиско уйдет из этого мира, потому что он никогда не перестанет делать зло, пока живет, и чем скорее я последую за ним, тем лучше.
Фонс оказался добрым другом для несчастной женщины, которую днем и ночью преследовал образ ее убитого возлюбленного. Павшая духом, лишившаяся здоровья и красоты, которые были разрушены грехами юности и злом, что она причинила другим, Кейт была обречена, о чем сообщил Фонсу приглашенный врач. На ней уже лежала печать смерти. Дни ее были сочтены.
– Если ее оставить в Лондоне, она вряд ли переживет зиму, – сказал он Фонсу. – Я бы рекомендовал вывезти ее в Борнмут или Вентнор. Лучше – Вентнор и она протянет зиму, а может быть, и лето. Но инъекции морфия надо прекратить.
– Сделаю все, что в моих силах, – ответил Фонс, – но я человек занятой и она мне не родственница. Я только не хочу, чтобы она умерла, как собака, без единого друга возле нее.
– Она была замечательно красива, – сказал сочувственно врач, – и можно только пожалеть, что и жизнь, и красота были растрачены зря.
Фонс нанял Бетси, добрую служанку «за все» из меблированных комнат, чтобы ухаживать за миссис Рэндалл и снял для них домик в Вентноре, недалеко от больницы для туберкулезных, и в этой прекрасной местности, на берегу голубых вод, Кейт Делмейн прожила лето и осень, после того, как Болиско казнили. Фонс навещал ее иногда, когда дела приводили его в Портсмут или Саутхэмптон, чтобы убедиться, что о ней заботятся как следует.
После суда в Винчестере он обнаружил, что она сидит почти без гроша, так как последнюю пятифунтовую бумажку ей пришлось уплатить адвокату, который защищал Болиско и теперь Фонс тратил деньги, щедро подаренные ему леди Перивейл, чтобы Кейт Делмейн ни в чем не нуждалась. «В конце концов это благодаря Кейт я так легко распутал то дело, – сказал он себе, – и будет лишь справедливо, если она воспользуется щедротами моей клиентки».
Конец пришел вместе с ноябрьскими туманами, окутавшими пролив, когда в саду стали опадать последние розы. То был мирный конец, не лишенный религиозного утешения, так как хозяйка дома, где жила миссис Рэндалл, была доброй христианкой и часто выполняла поручения священника по делам прихода, а он тоже был великодушен и способен понять, как может быть удручено сердце женщины, даже той женщины, чья жизнь была лишена каких-либо благих влияний.
– Вы были мне добрым другом, Фонс, – сказала она незадолго до смерти, когда его спешно вызвали, чтобы он мог проститься с ней. – И если бы я знала такого разумного, хорошего человека лет десять тому назад, я сама, может быть, была бы лучше. Но и у меня было кое-что хорошее в жизни. Немного женщин на свете, которые живут так, как хотят, и которых так обожают, как обожал меня бедняга Тони. Немного на свете женщин, которых любят так же верно и нежно, как любил меня Дик Рэннок, несмотря на все его недостатки. Да, он нечестно играл в карты, – пробормотала она, начиная бредить, – но он был настоящий джентльмен, до кончиков ногтей. Спаси, Христос, его душу.
ОТ ГРЕЙС ХОЛДЕЙН – СЬЮЗЕН РОДНИ
Вилла Риенци, Рим, 15 апреля
«Ты спрашиваешь меня, дорогая Сью, когда я собираюсь вернуться на Гровенор-сквер. Если бы я руководствовалась сейчас только моими чувствами, я бы ответила: «Никогда!» Но чувства могут измениться, и моя теперешняя неприязнь к лондонскому обществу, отвращение, возникающее при одной мысли о лондонских знакомых может тоже уступить место минутному капризу и внезапной тяге к искусству, музыке или театру, которые можно найти только в Лондоне.
Надеюсь, я не мстительная женщина, но уверена, что больше никогда не получу удовольствия от общества людей, которые были так жестоко неправы по отношению ко мне, всех этих так называемых друзей, охотно поверивших в ложь о моем дурном поведении, ложь, которая должна бы казаться невероятной всем, кто меня знает, а они были недостаточно храбры и честны, чтобы придти ко мне и узнать обо всем из моих собственных уст.
Весть о трагической смерти полковника Рэннока произвела на меня глубокое впечатление. Ужасно думать о том, какая судьба ожидала эту энергичную натуру, о пламенной его душе, в одно мгновенье погашенной рукой убийцы, о том, как человек, которым восхищались, которого любили, лежал ненайденный, неоплаканный в пустынном месте, где только волны прибоя шумели над его безвестной, неосвященной могилой.
Я вспоминаю только о том, как он был многосторонне талантлив, о его обаянии и о днях, когда, возможно, я была близка к тому, чтобы полюбить его, хотя о том и не подозревала. Благодарю Бога за лучшего и более верного возлюбленного, кто явился мне как спасение и которому суждено было войти в мою жизнь, чтобы всегда оказывать на нее благотворное влияние. Если бы я никогда не знала Артура Холдейна, я, вероятно, вышла бы замуж за полковника Рэннока, и моя судьба могла оказаться плачевной. Думаю, что я казалась ему привлекательной только из-за моего состояния, да еще из-за сходства с той, другой женщиной, его злым гением.
Сью, я не собираюсь похоронить себя заживо, как ты полагаешь. У нас здесь много друзей, в этом чудесном космополитическом городе – итальянцы, американцы, англичане, французы, немцы, русские – и это все избранные натуры, которых свела здесь вместе любовь к искусству и красоте, у которых более высокие радости, чем роскошные и дорогие обеды в модных ресторанах и случайная возможность поговорить с кем-нибудь из членов королевской семьи.
