– Я не любительница совать нос в чужие дела, – мягко продолжила Камилла, – но я знаю, как ты здесь несчастлива. Кто-то тебя сильно обидел?
– Нет, – покачала головой Табита и положила кисть, чтобы не видно было, как дрожит рука. Она давала волю чувствам только по ночам.
– Прости, я тебя расстроила…
Табита повернулась к ней, и Камилла увидела в ее глазах страдание. Девушка не сдержала слез.
Камилла усадила ее на небольшой диванчик. Табита достала носовой платок и вытерла слезы.
– Я не должна была так распускаться, – сказала Табита. – Извини. Только никому не рассказывай! Умоляю!
Она уткнулась лицом в ладони и разрыдалась. Камилла обняла ее за плечи и принялась утешать.
Когда Табита немного успокоилась, Камилла поклялась ей хранить молчание.
– Да я и не знаю ничего, – сказала она, – кроме того, что ты плакала, а для юной девушки, впервые покинувшей родной дом, это обычное дело.
Табита печально улыбнулась.
– Не совсем так, но ты, должно быть, знаешь, как мне бывает тяжело.
– Мне кажется, ты по ком-то тоскуешь, – промолвила Камилла. – И очень сильно. Но время лечит. И работа тоже.
– Я стараюсь работать до изнеможения, но все время думаю о нем. – Она опустила глаза, комкая мокрый от слез платок. – Я никогда не смогу его забыть.
Камилла промолчала. Табита сама ей все расскажет, когда пожелает.
Вскоре после своего приезда в Маргейт Табита написала и отправила несколько писем: леди Хантли, Люси, чете Морвелл и Доминику. Доминику она писала, рвала, снова писала и так несколько раз. В окончательном варианте Табита поблагодарила его за все, что он для нее сделал. Выразила сожаление, что не сделала этого перед отъездом из-за известных ему событий, а также надежду на то, что он ее простит. Написала также, что ее симпатия к нему остается прежней…
Первой ответила на письмо Люси. Табите передали послание прямо на уроке. Как только урок закончился и девочки ушли, Табита села поближе к окну и сломала сургуч.
«Дорогая Табби!– писала Люси. – Твое письмо меня успокоило, впрочем, я не сомневалась в том, что в пансионе мисс Бошан тебе будет хорошо. Но как же мы по тебе скучаем! Небезызвестный тебе Деннисон пребывает в скорби и трауре…»
Здесь Люси перешла к многословному и путаному рассказу о делах высшего света, о том, чем они занимались с Пирсом после ее отъезда.
Только на третьей странице появилось имя, которое Табита жаждала увидеть:
«Как ты, должно быть, знаешь, Доминик, несмотря на все наши уговоры, категорически отказался возвращаться в Лондон и заточил себя в Уорикшире. Меня не очень волнует, что по этому поводу говорит мама, но полагаю, твой отказ пошел ему только на пользу, потому что он всегда был слишком самоуверенным. Но я очень надеюсь, Табби, что когда-нибудь ты перестанешь его мучить».
Табита опустила письмо на колени и задумалась. Намек Люси был более чем прозрачным – Доминику без нее плохо. Он страдает. Табита терялась в догадках. Неужели она и в самом деле ему нужна? Но почему тогда он сам не сказал ей об этом?
Она продолжала читать:
«…что до меня, то я сейчас в интересном положении. Мы с Пирсом к Новому году станем мамой и папой».
На этом письмо заканчивалось. Далее следовали настойчивые призывы писать почаще и приехать в гости, как только представится возможность.
Табита поднялась и стала мерить шагами класс. Люси беременна. Замечательная новость! Надо сейчас же поздравить Люси. Она сложила письмо и снова стала ходить взад-вперед. Письмо от Люси ее обрадовало и в то же время озадачило. Мало ли почему Доминик мог остаться в Уорикшире в полном одиночестве.
Прозвенел колокол, призывающий на обед, и Табита, сунув письмо в карман платья, начала спускаться по лестнице.
Не прошло и двух дней, как она получила весточку от мистера Бизли. Письмо было кратким и деловым: больше половины ее полотен проданы, и он будет весьма рад открыть ее персональную выставку, как только она пришлет недостающие картины. Он хотел привезти несколько ее ранних работ из Девайза и полагал, что, если к ним и оставшимся добавить еще пару дюжин, этого с лихвой хватит для большой выставки. Помимо скрупулезного списка с указанием картин, точной цены и удержанных комиссионных, в конверт был вложен банковский чек на семьдесят три гинеи, сумма для Табиты невероятная. Это было в два раза больше ее годового жалованья в пансионе, и в первый момент Табита буквально лишилась дара речи.
– Что случилось? – обеспокоено спросила Камилла. – Надеюсь, это не дурные вести из дома?
– Нет, Камилла, вовсе нет. Просто я не могу в это поверить.
Она протянула Камилле письмо.
– Семьдесят три гинеи! – ахнула Камилла. – Персональная выставка. Я не думала, что ты настолько талантлива. – Она еще раз пробежала глазами письмо: – Он пишет, что необходимо прислать еще две дюжины картин. Я в этом мало что понимаю, но подозреваю, что работы будет невпроворот.
– Так оно и есть, – задумчиво ответила Табита. – Наспех писать нельзя. Но я обожаю рисовать, так что в тягость мне это не будет.
– А эти деньги, Табита… ведь ты оказалась здесь, как и все мы, из-за стесненных обстоятельств. И теперь сможешь вернуться домой?
– Нет, ты не поняла, – покачала головой Табита. – У меня нет дома… Когда-нибудь будет, а пока мой дом тут.
– У тебя вообще нет семьи?
– У меня есть тетя, кузина и кузен, но они… – Табита отвела глаза, замолчала и какое-то время смотрела в окно. Господи, как все это далеко теперь! – К ним я поехать не могу. Тем более что я обещала мисс Бошан отработать целый год. И должна выполнить это обещание. Кроме того, у меня есть долг. На его погашение уйдет большая часть этих денег. И я счастлива, что смогу уже сейчас вернуть его.
Почти два месяца Табита проработала у мисс Бошан, когда совсем немного осталось до летних каникул и девочки стали собираться домой. Учителя тоже разъезжались на лето. Не была исключением и Камилла Норкросс, которая собиралась отправиться в Хэмпшир навестить своего овдовевшего отца, приходского священника.
К началу июля разъехались все. Остались только Табита, мисс Бошан и мисс Фергюсон. Дом опустел и наполнился непривычной тишиной. Шаги гулко разносились по коридорам. Табита наконец дождалась уединения, которого ей так не хватало.
Завтракали, обедали и ужинали в комнатах мисс Бошан, что было гораздо приятнее, чем в общей столовой. Табита, испытывавшая благоговейный трепет перед хозяйкой пансиона, обнаружила, что за ее строгостью и стремлением к совершенству кроется добрая благородная душа.
