Темнота дышала прохладой. Я оставил открытым окно, переоделся и, устроившись под одеялом, начал переносить снимки из фотоаппарата в компьютер.
Когда работа была закончена, и в компьютере появилась папка "Иерусалим", полная чудесных изображений, тех самых, которые имеют целостность бесконечного мгновения, я открыл новый документ и, подумав пару секунд, стал описывать события сегодняшнего дня.
Мысль завести дневник появилась у меня тогда, когда я оставил родительский дом.
В голове моей тогда был беспорядок, я тонул в противоречивых чувствах и не имел понятия, как разобраться во всём этом. Но меня закружили дела. Деньги, еда, квартира. Позже – поступление в университет, учёба. Я относился к тем людям, которые во что бы то ни стало должны быть лучшими во всём, и поэтому использовал любую свободную минуту для того, чтобы открыть книги.
Первоначально дневник являл собой путевые заметки и очерки-наброски, как их называл Джо. Потом он превратился в действительно личную вещь, которой я много чего доверят. Теперь он делился на две части – профессиональную и личную, где я записывал свои мысли, и вёл её исключительно для себя.
Всю ночь меня мучила бессонница. И думал я совсем не о предстоящей пресс-конференции, а о разговоре с Лизой. И ещё о том, как пару часов назад я упрямо набирал её номер. И каждый раз слышал на том конце провода: "Абонент отключён". Уехать.
Куда? Зачем? Она могла бы сказать, что хочет исчезнуть – может, хотя бы это я не принял бы близко к сердцу. Так вот что это такое – когда твоё счастье понимает, что оно тебе не нужно, то уходит навсегда. Надья, дорогая, вероятно, ты была права…
Задремать не получилось даже под утро. Я ужасно себя чувствовал – у меня раскалывалась голова, болело сердце. Первую половину пресс-конференции я провёл в зале среди коллег, не задав и половины интересующих меня вопросов, так как был сосредоточен исключительно на своих мыслях. Потом сослался на плохое самочувствие и вернулся в отель.
Жара на улице была невыносимой. Долгие часы до вечера я провёл в состоянии, похожем на бред. С перемешавшимися мыслями и чувствами, которые мирились между собой в периоды короткого забытья, а потом ссорились снова.
Джо принёс мне ужин, но я не прикоснулся к еде.
– Только заболеть тебе не хватало, – сказал он. – У тебя жар?
– Нет. Наверное… это мигрень.
– Мигрень – это ужасно, – покачал головой Джо. – Постарайся уснуть.
Я закрыл глаза и некоторое время слушал, как Джо ходит по комнате. Он закрыл шторы, после чего вышел и бесшумно прикрыл дверь. Он, конечно же, понимал, что мигрень тут не при чём. Джо вообще много чего понимал. В том числе, и такие вещи, о которых порой не надо говорить вслух.
Проснулся я от странной мысли: я забыл выключить воду в ванной. Я сел на кровати и прислушался. Действительно, где-то капала вода. Я спал так глубоко, что ожидал проснуться у себя дома, но никак не в номере отеля. Часы показывали половину четвёртого.
Я оглядел сумрачный номер. Вещи мои были аккуратно сложены. На столике у кровати я нашёл большую тарелку с фруктами. Рядом лежала записка, где аккуратным почерком Джо было написано следующее: "На случай, если ты проснёшься раньше, чем следует: мы выезжаем в пять. За фрукты тебе надо сказать спасибо Зоару".
***
Последующие две недели я провёл в состоянии какого-то мрачного транса. Я работал за двоих, если не за троих, уставал и чувствовал себя тряпкой в конце дня – но всё равно мучался бессонницей. В редкие минуты сна меня преследовали кошмары – ощущение тоски не оставляло меня и ночью. Головная боль сопровождала меня везде и всюду, у меня пропал аппетит, я похудел и, наверное, выглядел ужасно, так как полковник почти каждый день предлагала мне отдохнуть. Я отказывался, и совсем не беспричинно. Я панически боялся остаться один. Хотя, конечно, осознавал, что именно это даст мне возможность сосредоточиться на мыслях и наконец-то решить, куда податься и что делать.
В выходные я пытался занять себя чем-нибудь полезным, но получалось не всегда – и я отправлялся в город. Среди незнакомых лиц всегда легче отвлечься. И иногда это почти получалось. Наверное, за эти дни я успел посетить все ночные клубы и бары города, узнал целую толпу женщин – брюнеток, блондинок, рыжих, разведённых, замужних, лесбиянок и не очень – чьи имена мог бы вспомнить разве что под гипнозом. Я часто садился за руль, когда был слегка навеселе – но, как оказалось, водить машину не менее весело, когда количество выпитого явно превышало все нормы.
В воскресенье я просыпался после обеда в состоянии жуткого похмелья и пытался вспомнить, что же было прошлой ночью. Воспоминания были обрывочными, и связать их было невозможно. В конце концов, я плевал на всё и отправлялся гулять. Брёл по дороге, потом сворачивал в поля и кружил там до бесконечности. Иногда я уставал, ложился на траву и смотрел в небо, разглядывая облака. И думал о том, что выход из лабиринта близок. Но дорога представлялась мне слишком страшной, чтобы сделать хоть шаг.
В понедельник в офисе было шумно. Все суетились, подготавливали последние работы, так как сегодня следовало предоставить полковнику общий отчёт.
Мы с Джо вот уже полчаса находились в зале заседаний. Я бегло просматривал доклад, на ходу делая последние поправки. Джо возился со своим компьютером и никак его не подключить.
– Может быть, тебе нужна помощь? – спросил я, наконец, сжалившись над Джо (или же над компьютером?).
– Мне – нет, – ответил он, не поворачиваясь. – А вот тебе, похоже, помощь не помешала бы.
Я сжал голову руками – пульсирующая боль в висках мешала мне сосредоточиться.
– Брось, Джо. У меня всё в порядке. Я выйду покурить. Не скучай.
В коридоре было пусто. Совещание должно было начаться через двадцать минут, и все обыкновенно приходили минут за пять до назначенного времени.
Я приоткрыл окно и присел на подоконник. Если бы не совещание, то я остался бы дома, в постели. С самого утра меня мутило, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы открыть глаза и подняться.
Я снова набрал знакомый номер. И опять безликий голос ответил мне:
– Абонент отключен.
Сотню раз просил её поставить автоответчик!
– Я только хотел сказать что… что я люблю тебя, – произнёс я и подумал, что слова эти звучат очень непривычно. И уж совсем по-дурацки, если ты говоришь с мёртвой трубкой.
Сигарета обожгла мне пальцы, и я поспешно потушил её в пепельнице.
– Брайан, вот ты где. – Полковник появилась совершенно бесшумно. – Мы скоро начинаем. И пообещай мне, что сразу после совещания ты всё-таки возьмёшь отпуск..
Ты действительно очень плохо выглядишь.
