Когда она повалилась на циновку, что-то заворочалось и зашевелилось под ней. Нечто гораздо более мягкое и теплое, чем тростниковая циновка.
Инстинктивная ярость охватила ее. Она искала лицо лежащего, чтобы вцепиться в него ногтями.
— Нофрет!
Девушка узнала голос слишком поздно, чтобы удержаться и не броситься на человека, но достаточно рано, чтобы не выцарапать ему глаза. Свет из коридора, когда она распахнула дверь, был достаточно ярок, и она увидела Иоханана, его ошеломленные глаза и свои растопыренные пальцы с острыми ногтями у самого его лица.
Она осторожно опустилась на колени. Иоханан так же осторожно сел. Трясущимися руками он ощупывал свое лицо, пытаясь убедиться, что все там на месте.
— Не волнуйся, — успокоила его Нофрет. — Ты такое же страшилище, как и прежде.
Иоханан пробормотал что-то на апиру. И потом по-египетски:
— Ты тут ни при чем.
— Не надо было спать в моей постели.
— Я не… — Он зевнул. Потом признался: — Ладно. Спал. Я ждал тебя. Ты пропала как будто навсегда.
— Я удерживала свою госпожу среди живых.
— Она справилась бы без тебя.
Нофрет хотела было бросить на него свирепый взгляд, закричать, но поняла, что, если сделает это, разрыдается. Она просто и коротко сказала:
— Я думала, что вряд ли.
— Возможно, — согласился Иоханан и поджал длинные ноги.
Казалось, ему здесь очень уютно и удобно. Это было тем более удивительно, что он никогда прежде не бывал в ее комнате и не сидел на ее постели. Приходя во дворец и минуя ухмыляющихся стражников, юноша обычно встречался с ней в саду или в одной из комнат ее госпожи, или сопровождал ее во время выходов в город.
— Кто велел тебе идти сюда? — спросила она.
Иоханан наморщил лоб.
— Не знаю. Какая-то служанка. Она сказала, что я могу подождать и в другом месте, если хочу, вместе с ней.
— Ясное дело, — пробормотала Нофрет. Служанки были в восторге от Иоханана, и он знал это. А сейчас улыбался, глядя на нее и, несомненно, вспоминая девицу, проявившую такую смелость.
Ей очень захотелось согнать с его лица эту улыбку.
— Отлично. И почему же ты не пошел с ней?
— Я же не идиот, — радостно ответил он. — Я же знал, что ты со мной сделаешь, если я пойду.
— Ты же не моя собственность.
— Нет, конечно.
Внезапно Нофрет почувствовала, что силы совсем оставили ее. Она с трудом выговорила:
— Ты пришел по делу или просто мешать мне спать?
— Спи, — ответил он, — я не буду тебе мешать.
Ей отчаянно хотелось сделать именно это. Но любопытство все-таки пересилило усталость.
— Так зачем же ты пришел? Я ведь собиралась прийти сама, разве ты забыл?
— Нет, не забыл. Я пришел, чтобы кое-что показать тебе, но это подождет. Тебе надо выспаться.
— Ох, как надо. Все тело ныло, ее тянуло в сон. И все же…
— Спи, — сказал Иоханан. — Я подожду, пока ты проснешься.
— Разве тебе не нужно строить гробницу? Украшать резьбой стену?
— Отец отпустил меня. Спи.
Его голос звучал как заклинание, как сонный заговор. Он поднял ее, уложил на циновку. Последнее, что запомнила Нофрет, было его лицо, склонившееся над ней, черные брови, встревоженно сошедшиеся вместе. «Нет, — пыталась сказать она, — нет, я не больна». Но слова не пришли, и сон затопил ее.
Нофрет заснула, видя лицо Иоханана, и проснувшись, снова увидела его, склонившимся над ней. Сны ее были темны, полны огней и плача. Она подняла руку, показавшуюся невозможно тяжелой, коснулась его щеки, погладив курчавую бородку.
— Я не заболела, нет?
— Ты была больна, — ответил он. — Всю ночь.
Нофрет глубоко и осторожно вздохнула. Кашель ее не беспокоил. Она ощупала свое лицо. Горячее, но не слишком.
— Спасибо, что ты не позвал врачей.
Иоханан скорчил рожу.
— Я бы с тобой так не поступил. Вот, — сказал он, приподняв ее за плечи и поднося чашку к губам, — выпей. Это просто вода.
Нофрет жадно пила, держа чашку уже сама. Девушка была слаба, но смогла сесть. Отдав ему пустую чашку, она решила попробовать встать. Сердце колотилось, но она собрала все силы и заставила себя подняться. Голова закружилась. Нофрет оперлась на Иоханана. Он был как стена, сильный и надежный. Юноша поддерживал ее, пока она не смогла стоять самостоятельно, не пытаясь отговорить, не укоряя за безрассудство.
Чем дольше Нофрет стояла, тем это было проще. Значит, болезнь не так уж серьезна — всего лишь небольшая лихорадка, которую сможет излечить долгий ночной сон.
Сердце ее чуть не остановилось.
— Моя госпожа! Я забыла…
Она пронеслась мимо Иоханана, уверенная, что он бежит следом, но не стала его останавливать.
Анхесенпаатон лежала в своей постели, неподвижная, но явно живая: грудь ее вздымалась и опускалась в ровном дыхании сна. Лицо было бледно, но слабая тень румянца появилась на щеках. Она казалась не более горячей, чем любая женщина, спящая среди жаркого египетского лета.
Глядя на нее, Нофрет глубоко и облегченно вздохнула. С царицей все в порядке. Она будет жить.
Следовало заняться делами, которые личная служанка царицы должна сделать, пока ее госпожа спит. С лишней парой рук, помогавших ей, Нофрет управилась быстро. Иоханан ничего не говорил, просто делал, что нужно. Младшие служанки смотрели на него с любопытством, хихикая в сторонке, но он не обращал на них внимания. Некоторые из старших смотрели недовольно. Посторонний мужчина в таком месте, пусть и столь юный, — верх неприличия.
Нофрет подумала, что ее госпожу это вряд ли смутило бы. Иоханан может быть опасен для женщины, только если она сама того пожелает.
Когда все дела были закончены, Нофрет помедлила, вглядываясь в лицо Анхесенпаатон. Та крепко спала. Наверное, она проспит еще день и всю ночь и тогда исцелится от своей болезни. Если боги будут милостивы, царица проснется с волчьим аппетитом и томимая жаждой, слабая, но станет набираться сил вместе с едой и питьем, вспоминая, что значит быть живой.
Нофрет вывела Иоханана за руку, и при взгляде на него было ясно, что ему давно уже пора покинуть эти стены. Когда они, наконец, оказались за пределами дворца, под открытым небом, он встряхнулся и потянулся, разминая суставы.
— О, Господи! Как вы только там живете! Там же тесно, как в гробнице!
— Ну, не совсем, — возразила Нофрет. — Гробницы не бывают такими большими.
— Ты не видала гробницы царей в Мемфисе. — Иоханан снова потянулся, вдыхая полную грудь городских запахов. — Они гораздо больше. Намного.
