Нофрет вывела Иоханана за руку, и при взгляде на него было ясно, что ему давно уже пора покинуть эти стены. Когда они, наконец, оказались за пределами дворца, под открытым небом, он встряхнулся и потянулся, разминая суставы.
— О, Господи! Как вы только там живете! Там же тесно, как в гробнице!
— Ну, не совсем, — возразила Нофрет. — Гробницы не бывают такими большими.
— Ты не видала гробницы царей в Мемфисе. — Иоханан снова потянулся, вдыхая полную грудь городских запахов. — Они гораздо больше. Намного.
— Я видела пирамиды, — сказала Нофрет значительно, — по дороге из Митанни. И слышала, что в них. Масса камней, а в середине — царь.
— Совершенно верно. — Иоханан схватил ее за руку и потянул за собой. — Пошли. Пора посмотреть на то, что я хочу тебе показать.
Дорога в селение строителей никогда прежде не казалась Нофрет такой длинной, а солнце таким горячим, бьющим прямо по голове. У нее все еще был небольшой жар, и от этого она чувствовала слабость. Иоханан настоял на том, чтобы трижды остановиться выпить воды или кувшин пива, а один раз — съесть лепешку с мясом. Нофрет позволила ему думать, что он смог обмануть ее. Несомненно, он может испытывать жажду или быть голодным — его большое тело требовало много еды — но все-таки ему не нужно было есть и пить так часто. Это необходимо ей: сразу много она съесть не могла — желудок не принимал, — но вскоре снова начинало сосать под ложечкой.
У последнего продавца воды Иоханан купил полный бурдюк, а у другого торговца — сплетенную из пальмовых листьев корзинку с пирожками, все это он взял с собой. Нофрет тащилась сзади, уже почти лишившись сил, а ведь они еще не вышли из города.
Он продолжал настаивать, что ему нужно еще и отдохнуть, и остановился прямо за городскими стенами, изображая глубокую усталость. Нофрет не выдержала и рявкнула:
— Перестань притворяться! Ты прекрасно видишь, что это я слаба, как выжатая тряпка!
— А я лентяй, — отвечал он, не смущаясь. — Сегодня будет жаркий денек, тебе не кажется?
— Как огонь в очаге, — вздохнула Нофрет, позволяя улечься раздражению. Не стоило сердиться за его внимательность — Иоханан понимал, что она еще нездорова. Нофрет сердилась на себя. Хетты не приучены обращать внимания на слабость. Слабый воин — мертвый воин. Даже женщина должна быть отважной и сильной.
Она встала раньше, чем ее тело согласилось на это, отпила из бурдюка и двинулась вперед. Путь до деревни был долог. Последнюю его часть пришлось пройти, опираясь на своего спутника. Нофрет презирала себя за это, но в то же время ей было приятно. Он вспотел от жары, и запах свежего пота был запахом его — Иоханана.
Юноша повел ее не к отцовскому дому, как она ожидала, а в другую часть деревни, где крепкотелые женщины мололи на каменных жерновах ячмень, чтобы испечь для рабочих хлеб, где пекари пекли его в очагах, а пивовары готовили пиво из хлеба, оставшегося несъеденным. Некоторые пекари и пивовары были апиру, выделяясь среди чисто выбритых египтян полосатой одеждой и длинными курчавыми бородами.
Женщины апиру не мололи муку и не замешивали тесто; этим занимались египтянки, обнаженные или в одних юбках, — их груди покачивались, когда они растирали зерно между камнями. Одна из них улыбнулась Иоханану, когда он проходил мимо с Нофрет, крупнозубая, курносая, но с ясными глазами и пышной грудью — некрасивая, но очень привлекательная.
Иоханан улыбнулся в ответ, хотя Нофрет заметила, что он старательно не сводит глаз только с подбородка женщины. Скромность апиру — вещь непростая.
Мололи зерно не только женщины. Было и несколько мужчин — рабы, слишком неловкие или неумелые, чтобы работать у очагов и пивоваренных чанов, и деревенские мальчишки, еще только обучавшиеся делу. Среди них был человек с лицом египтянина и выбритой головой, но в одежде апиру, настолько поглощенный своим делом, что даже не замечал, как двое стоят и смотрят на него.
Нофрет уже видела где-то этот удлиненный череп, эти тонкие пальцы. Она перегрелась на солнце и еще не совсем оправилась от лихорадки, иначе соображала бы быстрее. А может быть, и нет. Слишком уж нелепая картина.
Она, пошатываясь, опустилась на колено, не отрывая глаз от лица человека, захваченного работой. Длинные глаза, длинный нос, длинный подбородок, величественность манер, заметная даже в этом невероятном месте…
Великий Дом Египта, Властелин Двух Царств, голос и служитель Атона в городе, построенном им, молол ячмень для хлеба и пива в селении своих рабов.
— Но как это может…
По-видимому, царь не слышал голоса Нофрет. Иоханан заговорил негромко, но не таясь:
— Он приходит почти каждое утро, вскоре после восхода, и остается до полудня. И никогда не разговаривает. Говорят, будто он мелет так много муки, что ее хватает на целый день. Потом идет обратно… Куда-то возвращается.
Нофрет смотрела на Иоханана круглыми глазами.
— Люди знают, кто он?
Он утащил ее за собой прочь от мукомолов, на улицу. Там почти никого не было: слепой старик похрапывал на солнышке, у дверей дома растянулся пес, и малыш подбирался поближе, чтобы дернуть его за хвост. Нофрет уцепилась за одежду Иоханана и изо всех сил тряхнула, но его тело под одеждой едва ли шевельнулось.
— Как долго это продолжается? Неужели никто до сих пор не узнал, кто он такой?
— Это знают все. Просто никто не спрашивает. Понимаешь? Сильные мира сего делают что хотят. Не наше дело спрашивать, почему.
— Глупости! В таком случае, зачем же ты притащил меня сюда и не дал умереть спокойно?
— Ты вовсе не умираешь. И должна была увидеть. Он приходит сюда довольно давно — с тех пор, как заболела госпожа Тадукипа. Он никому не причиняет вреда. Никто не беспокоит его. Наверное, ему хорошо здесь.
— Похоже, он совсем лишился ума. — Нофрет повернула назад, к хлебопекам. Царя было легко заметить, если знать, что искать: бритая голова и коричневая одежда. — Не могу поверить, что его ни разу не хватились.
— Зачем? Если царь нужен по каким-то государственным делам, все думают, что он где-то в другом месте. Когда же начинают беспокоиться и искать его в храме, на троне или где-то еще, он уже успевает вернуться.
— Обычно он молится в храме. Лежит на солнце во дворе восхода или перед алтарем, отмаливая проклятие Амона.
— Может быть, именно этим он занимается здесь, — предположил Иоханан. — Молится.
Нофрет ударила бы его, уловив в этих словах хоть тень насмешки, но он был серьезен. Апиру Иоханан не видел ничего странного в том, что царь предпочитает молиться, размалывая зерно для хлеба своим слугам.
