— До этого дня она оборонялась всегда от врагов покровительством святого Марка — саблей своих сыновей, — заметил печально ди Понте.
— Так что же, синьор, да или нет? — спросил нетерпеливо Заккариас. — Мне некогда!
— Дайте мне подумать, прежде чем я скажу последнее слово! — ответил купец, посмотрев искоса на странного разносчика.
— Подумать?! А ты все еще продолжаешь бояться?!.. Ну, так и быть, сделаю еще одно усилие, чтобы победить твое упорство… Я знаю, что ты любишь свою дочь Джиованну больше себя. Судьба ее интересует тебя больше богатства и собственной жизни, — не так ли?.. Ну, так я уже подумал о ее будущем и даже подыскал для нее жениха, достойного дочери дожа.
Услышав имя своей дочери, купец взглянул пытливо на говорившего.
— А можете ли вы сообщить мне имя жениха? — спросил он с тревогой.
— Имя его — Азан Иоаннис! — ответил спокойно разносчик, указывая на стоявшего молча далмата.
Ди Понте вспыхнул.
— Как, вы хотите, чтобы я отдал свою дочь за моего же слугу? — воскликнул он с гневом.
— Нет, не за слугу, а за великого дрюнжера императорского флота, за отважного далмата, который указал, собственно, на тебя как на самого достойного быть дожем и который будет назван протобастом тотчас же после своей свадьбы.
— А чем гарантируется это обещание? — осведомился купец, начиная увлекаться планами мнимого Заккариаса.
— Моей клятвой.
— Клятвой разносчика?! — проговорил презрительно Бартоломео.
— Нет! — прошептал Иоаннис, приблизившись к ди Понте. — Не разносчика, а императора: перед тобой Мануил Комнин.
Купец отступил на несколько шагов, широко раскрыв глаза и едва веря ушам. Но скоро завертелись в голове его различные сумасбродные мысли: для него казалось странным, что он, простой гражданин республики, удостоился доверия этого грозного и могущественного императора, от которого зависели жизнь и счастье стольких миллионов людей.
В его памяти промелькнул вдруг весь ряд цезарей, и славных, и преступных, перед которыми склонялись народы, как перед божеством, — и им овладело чувство невольного благоговения. Мануил Комнин соблаговолил говорить с ним с такой фамильярностью, предложил ему стать своим сообщником, обещал возвратить потерянное богатство и поставить во главе республики. Да сверх всего этого император прочит своего любимца в супруги его дочери. О, какая честь! Какое искушение! И вот негоциант уже перестал думать о Венеции и готов был примириться с мыслью об ее подчинении восточному императору!
— Время уходит, — заметил, наконец, Мануил холодно. — Один час промедления может повлечь за собой дурные последствия… Говори же, Бартоломео: хочешь ли ты примкнуть к нам или нет?
— Я принимаю все условия цезаря, — ответил ди — Понте, опускаясь на колени, — и умоляю простить мне мою нерешительность: я буду одним из ваших самых преданных и признательных рабов.
— А считаешь ли ты меня теперь достойным быть покровителем Венеции?
— Кто же может равняться силой и мужеством с победителем турок, болгар и скифов? — отозвался купец, оставаясь коленопреклоненным.
— Между нами еще не все кончено, — вмешался Иоаннис, положив руку на плечо Бартоломео. — Как ни рад я, что заручился согласием отца прекрасной Джиованны, но я желал бы увериться и в ее согласии быть моей женой.
— Дочь моя привыкла повиноваться мне, — ответил ди Понте.
— Сегодня она должна советоваться только со своим сердцем и повиноваться исключительно своим чувствам: я желаю этого!
— Будь по-вашему! Я прикажу Абу-Кассиму призвать ее сюда.
— Нет, — возразил торопливо Азан, — не делайте этого. Ваше присутствие стеснит ее, и мы не узнаем тогда истины. Позвольте нам лучше пройти в сад, где она должна находиться сейчас, судя потому, что двое невольников охраняют вход?
— Идите, мой друг. Но будьте осторожны с ней…
— Я люблю ее уже давно, Бартоломео, и, для того чтобы достигнуть цели, к которой я теперь так близок, я переносил унижения, подвергался опасностям и нажил себе множество врагов. Джиованна была слишком богата для меня. Но теперь обстоятельства изменились: моя возлюбленная стала бедна, а мое богатство начало расти, и я хочу, чтобы она была обязана всем мне и любила бы меня за это.
По губам купца скользнула недоверчивая улыбка.
— Она будет вашей женой, Иоаннис, — сказал он, — будет верна своим обязанностям, не увидится никогда больше с Сиани, который был вашим соперником. Но за любовь ее к вам я не могу ручаться: один только Бог властен над сердцем человека. Идите!
— Мы увидимся скоро, господин ди Понте, — сказал Заккариас. — Не забудьте, что ваше имя написано на этом пергаменте и что с этого часа мне принадлежат ваша жизнь и ваше благополучие. Вы обязаны повиноваться мне, и я рассчитываю на вашу верность.
Он вышел из залы в сопровождении Кризанхира и Аксиха вслед за далматом. Когда дверь затворилась за ними, Бартоломео спросил себя снова: не видел ли он только что сон? Ему было трудно поверить, чтобы этот разносчик без всяких знаков отличия был действительно император Комнин. Но он припомнил его взгляд, голос, слова, которым не мог противостоять, и повторил несколько раз.
— Я буду дожем венецианским!.. Займу герцогский трон!.. Замещу благородного Виталя Микели!
Но потом лицо его омрачилось, и он добавил шепотом:
— Да, но Виталь не был подданным восточного цезаря!
И две крупные слезы скатились медленно по бледным щекам ди Понте.
У Джиованны было в саду любимое место, где она царствовала полновластно. Это был настоящий рай, усаженный различными деревьями, поражавшими странными формами своих цветов, окруженный пушистой изгородью из миртов и роз и населенный множеством птиц, распевавших беззаботно вокруг своей госпожи.
Посредине этого прелестного места возвышалась белая мраморная ротонда, наполовину скрытая зарослями кустарника. Это прелестное здание поддерживали грациозные колонны. Ротонда служила убежищем от нестерпимого зноя, а вместе с тем и купальней, так как в нем помещался большой бассейн, в который спускались по ступенькам. По стенам вились лианы, стлались по потолку и спускались снова вниз, образуя между колоннами подобие кружева, расцвеченного всеми цветами радуги, за которое цеплялись желтые, красные и зеленые птицы.
Солнечные лучи врывались в ротонду, отражались в чистой прозрачной воде бассейна и освещали прекрасное лицо Джиованны, сидевшей задумчиво на верхней ступеньке в кисейном покрывале.
Мысли девушки были заняты Валериано, который оставил ее несколько минут назад. Джиованна думала, что молодой патриций уже ушел, но он и не думал уходить и, скрытый тенью кустов, любовался ею, которая была для него дороже всех сокровищ вселенной.
