Герцог повесил полотенце на крюк и окинул ее проницательным взглядом.
— А теперь, любимая, — заговорил он, — не тяни и признавайся, что на этот раз взбрело в твою хитроумную головку!
— Я вовсе не хитроумная!
«Ну может быть, немножко, — добавила она про себя. — Чем больше имею с вами дело, тем хитрее становлюсь. И… господи, неужели мне не почудилось, и вы назвали меня любимой?»
Мэри глубоко вздохнула, словно собиралась прыгнуть в воду.
— Уэстермир, я хочу поговорить с вами об убийстве вашего приказчика Робинсона Пархема.
Герцог иронически вздернул черные брови.
— Но умоляю вас выслушать меня спокойно и без предубеждения. Я взываю к вашей справедливости!
Он уселся в кресло, закинув ногу на ногу.
— Умоляешь и взываешь? Значит, дело серьезнее, чем я думал. Продолжай, пожалуйста.
Он сложил руки на обнаженной груди, и, увидев, как играют в дрожащем свете свечи его мускулы, Мэри начисто забыла всю приготовленную речь.
— Пожалуйста, помогите моим подругам и мне! — взмолилась она. — Мы в ужасном положении и не хотим, чтобы нас повесили!
— Не встречал никого, кому пришлась бы по душе такая перспектива, — не изменившись в лице, заметил герцог.
Мэри уставилась на него, как на сумасшедшего.
— В самом деле, — спокойно продолжал он, — не могу припомнить ни одного человека, который выражал бы жгучее желание быть «повещенным за шею, пока не умрет».
Господи, и он еще шутит!
— Как вам не стыдно! — вскричала Мэри. — Сейчас не время для таких шуток!
Герцог прикрыл рот рукой, чтобы скрыть улыбку.
— Милая, может быть, ты объяснишь, чего же от меня хочешь?
Мэри сцепила руки. Она не ошиблась: объяснение получилось нелегким. Труднее некуда.
На миг ей захотелось, чтобы все они — Пенелопа, Софрония, Пархем и проклятый плед — куда-нибудь испарились. Увы, чудеса случаются только в сказках.
— Уэстермир, — начала она, — клочок ткани, который вы сейчас исследуете, вырван из пледа моей лучшей подруги Пенелопы Макдугал, дочери учителя. Она одолжила его другой моей подруге, Софронии, дочери доктора Стека. Софрония клянется, что повесила плед Пенни в приемной у своего отца, а оттуда его кто-то стащил. Очевидно, этот вор и есть убийца. Мы не знаем, кто это был, — задыхаясь от волнения, закончила Мэри, — но, может быть, вы сумеете его разыскать.
Герцог выслушал ее, не прерывая. Лицо его было серьезно, только в глазах прятался озорной огонек.
— Скажи мне, — заговорил он, — могла ли твоя смуглянка-подруга зарезать Пархема?
Мэри долго молчала. Она понимала, что лукавить с герцогом не стоит.
— Не знаю, что вам ответить, — вымолвила она наконец. — Вы знаете, Пархем гнусно оскорбил ее, и Софи много раз уверяла нас с Пенелопой, что убьет его, если он попробует пристать к ней снова. Но, клянусь вам, в ней говорила природная цыганская горячность, и ничего более!
Она подняла голову и смело выдержала бесстрастный взгляд герцога.
— Софи клянется, что не убивала, и я ей верю.
Почудилось ли ей, или в черных глазах его и в самом деле мелькнуло восхищение?
— Так ты хочешь, чтобы я нашел убийцу?
— Э-э… да. Все говорят, что вы очень талантливы, а доктор Пендрагон даже называет вас гением. Сэр Роберт Пиль как-то сказал, что из вас вышел бы превосходный сыщик. Уэстермир, вы ведь сможете это сделать, правда?
— Хм-м-м… — Подойдя к ней вплотную, Доминик пропустил между пальцев ленту фиалкового пеньюара. — Тебе нравится такой цвет? Портниха уверяла меня, что для нежной девушки-невесты он не подходит, но мне кажется, тебе очень к лицу.
— Я не слишком-то люблю пурпур, — ответила Мэри, отводя его руку, — да и лент, на мой взгляд, многовато, но в общем пеньюар мне идет. Уэстермир, так вы найдете убийцу Пархема?
— Это не пурпур, милая моя невежда, — улыбнулся герцог. — Этот цвет называется лиловый. А материал — набивной шелк из Лиона.
Он развязал ленту, и ворот пеньюара распахнулся, обнажив нежную, белую, как снег, девичью шейку.
— Я с самого начала догадался, что плед принадлежит твоей подружке. Только она носит такие кричащие цвета. Кажется, именно такая штука была на мисс Макдугал, когда я видел ее в последний раз — у твоего отца, помнишь? Я все ждал, когда же ты мне все расскажешь…
Герцог обвел страстным взглядом ее всю — от стройных ножек до полной груди, едва прикрытой пеньюаром.
— И, честно говоря, ожидал большего.
— Б-большего? — с трудом выдохнула Мэри.
Уэстермир заключил ее в объятия и прижал к себе.
— Разумеется, — ответил он и поцеловал ее.
Легкими, словно пух, поцелуями он покрывал ее юное прекрасное лицо, и Мэри задыхалась от счастья.
— К каждой встрече с тобой, милая моя Мэри, я готовлюсь, словно к дебатам в палате лордов. Никогда не знаю, чего от тебя ждать. Что же ждет меня на этот раз? — нежно спросил Доминик, снимая с нее прозрачную ночную рубашку. — И, главное, во сколько мне это обойдется?
Мэри оттолкнула его.
— Вы говорите обо мне, словно я какая-то вымогательница! Но это неправда! На самом деле все наоборот — вы настолько вскружили мне голову своим… э-э… своими соблазнами, что слабая сторона моей женской натуры готова подчиняться вам во всем! Вы хотите, чтобы я сдалась вам на милость!
— Верно, черт возьми! — прорычал герцог. — Если в обмен на мою помощь ты согласна сдаться, так тому и быть!
С этими словами он подхватил ее на руки и понес к кровати.
Мэри отчаянно отбивалась.
— Подождите, Уэстермир, подождите! — кричала она. — Мы еще не договорились! Значит, вы просто хотите, чтобы я отдалась в ваше распоряжение? И на сколько времени?
— Сколько выдержишь, — ответил ой, бросая свою добычу на кровать. — У нас вся ночь впереди.
— Нет, нет!
Лиловый пеньюар полетел через всю спальню и приземлился в дальнем углу.
— Уэстермир, так нельзя!
— Меня зовут Доминик, — прошептал он, осыпая поцелуями ее нежное ушко, — и впредь называй меня по имени! И больше никаких побегов, любовь моя! Пожалей мои слабые мужские нервы!
С горящими от страсти глазами Доминик принялся целовать ее шею и грудь.
— Дедушка в юности предупреждал меня, чтобы я не верил женщинам. «Ты так богат, — говорил он, — что ни одна девушка не полюбит тебя ради тебя самого — всех их будут интересовать только твои деньги».
Взяв ее руку, он поцеловал каждый тонкий пальчик по отдельности, а последний слегка прикусил зубами.
— И, как видишь, дедушка оказался прав, — улыбнулся он. — Но я привык к твоей алчности, милая Мэри, и не сержусь, потому что знаю, в какой ужасной бедности ты выросла и какую нищету видела вокруг себя. И меня даже не пугает перспектива всю жизнь провести как на рынке, каждую ночь что-то продавать и покупать…
