— Вы не рады?
— Чему же мне радоваться? Что нужно все начинать сначала?! Что все прожитое и выстраданное ничего не стоило?!!
Орсини порывисто схватил ее за плечи и безжалостно затряс.
— Как вы можете? Столько людей пытались помочь вам, вернуть вас к нормальной жизни, и это вот — все, что вы можете сказать в знак благодарности? Вам дарована свобода, шанс начать все сначала, перечеркнуть сделанную ошибку! Кому еще может представиться такая удача — переписать часть жизни заново? Знаете, сколько людей позавидуют вам, тех, кто годами, а иногда и всю жизнь, расхлебывает последствия своих и чужих ошибок?
Она едва слышала его, ощущая только горячее прикосновение сильных рук к своим плечам, вопиющую непочтительность и сказочное блаженство. Наконец, глаза ее широко открылись, приобретая осмысленное выражение. Второй шанс? Что ж, она его использует, как сумеет. Она еще поборется за свое счастье, раз уж судьба распорядилась дать ей еще одну попытку.
— Выпустите меня, маркиз! Вы нарушаете границы дозволенного!
Он тут же отстранился с поклоном.
— Рад снова слышать королеву Изабеллу.
«Вместо плаксивой дуры, которую слышал последнее время», — подумалось Изабелла окончание его фразы.
— Так, значит, я снова королева Аквитанская.
— Не снова, а всегда ею были и, надеюсь, будете еще очень долго.
В его улыбке появилась даже некоторая теплота. Она с грустью подумала о том, что бедный Антуан заплатил жизнью за ее ошибку, и если кто-то может забыть и жить будущим, то она всегда будет помнить девственную чистоту его синих глаз и доверчивую нежность, с которой он обращался с ней. Словно отвечая на ее мысли, Орсини произнес:
— Антуан был бы рад за вас, королева. Рад видеть вас свободной.
— Мне нет прощенья, — тихо проговорила Изабелла, качая головой. Она почувствовала, что он осторожно коснулся ее руки.
— Кто вы, чтобы спорить с судьбой? Вам возвращают свободу, а значит, боги даруют вам прощение. За все. За Антуана. За Антони и Бустилона. За все сделанное напрасно и сгоряча.
— Возможно… — прошептала она чуть слышно.
— Только, ради Бога, — вдруг попросил он весело, — предупредите меня заранее, ваше величество, когда вы снова решите выйти замуж, чтобы я мог подать в отставку.
— Замуж? — она так ужаснулась этой идее, что он рассмеялся.
— А как же! Разве батюшка не велел вам оставить законного наследника?
— О… я что-нибудь придумаю.
— Я и забыл, ваше величество, — искренне забавлялся первый министр, — вы же у нас мастерица на компромиссы. Придумывайте, но только второго Иакова я уже не переживу, увольте.
— Я непременно что-нибудь придумаю, обещаю, — ей невольно передалось его настроение. — У меня были кое-какие идеи… Ну, например, лично удушить милую Бланку бечевкой… Ах, поглядите, неужели это нас встречают?
— Это встречают королеву!
Они бросали вверх шляпы и кричали что-то в знак приветствия; они бросали к ее ногам цветы и склонили, как один, головы, когда она вышла из кареты, — все те, кто презирал ее, кто желал свергнуть ее, отнять у нее власть, те, кто довел ее мать до смерти. Но… она обязана была все им простить — их невежество и бездумную жестокость, непостоянство и неодолимое упрямство, потому что это был ее народ, и другого у нее не будет никогда. Потому что предки этих людей веками отдавали жизни за ее прадедов, и, быть может, когда-нибудь эти люди принесут себя в жертву ради королевы Изабеллы, быть может, если она будет мудрее. Она зажмурилась от неожиданности и непривычных оваций. «Неужели же я должна была уйти навсегда, чтобы меня встретили с такой радостью?», — с горечью и обидой спрашивала себя Изабелла. Но обида прошла, развеиваясь, как дым, от дуновения теплого ветерка. Она обернулась с улыбкой, женственно-обаятельной и величественной одновременно и услышала дружный возглас:
— Ура! Слава королеве!
— Ура, ура!!!.. — прокатилось по толпе, и она чувствовала, как теплеет у нее на душе, ее измученной, скованной морозом душе. Она помахала рукой толпе. Им не позволено было входить в королевский парк, и они остались за воротами, скандируя ее имя, а она прошла в сопровождении подтянувшихся гвардейцев по главной аллее. Широкая мраморная лестница вела к распахнутым дверям ее дворца, около которых уже ждали ее придворные. Фрейлины окружили ее, радостно лопоча и шелестя шелками. Она шла в свои покои, с окаменевшей улыбкой на устах, сводившей лицевые мышцы, а придворные низко склонялись перед ней, как прежде, и перья их шляп подметали полы. Кошмар кончился, и ей хотелось плакать от облегчения.
То, что является несчастьем для одного человека, почти всегда счастье для другого. Изабелла смогла убедиться в этой нехитрой истине, когда смогла наконец припасть к груди брата Оливье. Он примчался на рассвете следующего дня, и Изабелла не сомневалась, что он провел всю ночь в пути. Она держала в своих руках драгоценные бумаги, освобождающие ее из рабства, мучительно горюя, что получила их так поздно и уже запятнала свою душу.
— Что с тобой, сестрица?
Она выронила бумаги и бросилась ему на шею.
— Я… Братец, я рождена заново.
Он крепко прижал ее к себе, нежно поглаживая ее волосы.
— Посмотри на меня, Изабелла. Что с тобой, дорогая? Мне не удалось разогнать тьму, поглотившую твое сердце. Расскажи мне, что тебя мучит.
Звуки его голоса успокаивали ее, унимая дрожь, охватившую было ее тело. Смела ли она разделить с ним тяжесть греха, совершенного ею в минуту отчаяния? Смог бы он понять ее, он, полагавший смирение главнейшим достоинством женщины? Что подумал бы он, вздумай бунтовать его кроткая Вероника? Не осудит ли он ее, узнав? Не оттолкнет ли? Его братские ласки согревали ее, заставляя расслабиться. Возможно, он поймет, он же любит ее, они с ним как родные. Она расскажет ему, как жесток, как бесчеловечен был Иаков, сколько зла причинил невинным, и между ними, как раньше, не будет лжи и недоговоренности. Она приподняла голову, почти решившись.
— Братец, я…
— Не нужно, милая сестрица. Знаю, ты горюешь за тем юношей Рони-Шерье. Выше голову, сестричка. Все перемелется. Нельзя же вечно оплакивать мертвых. Ты еще так молода. Ну, не смотри на меня так. Я растравил не зажившую рану? Прости, дорогая. Я больше не стану говорить об этом, обещаю.
Слова признания застряли, не найдя выхода, и она глубоко вздохнула, понимая, что момент упущен, и память о преступлении ей не удастся разделить с родным человеком. Хорошо хоть, Орсини понял ее. Она слабо улыбнулась, подумав о нем. Бог с ним, с Оливье, у которого свои заботы — жена, любовница, маленький сын, стоит ли доставлять ему лишние заботы. У нее будет, с кем поговорить об Иакове… если, конечно, тот тоже в скором будущем не обзаведется собственной семьей.
