— Значит, и вы такая, как все, хоть будь вы трижды королева!
— Что вы имеете в виду? — она оскорбилась. — Объяснитесь.
— Такая же, как Жанна, как все нынешние жены и возлюбленные, без сердца, неспособная к долгому чувству, неспособная быть преданной и честной. Только женщины могут так швыряться своим словом! — в сердцах выкрикнул Орсини. — Уж и Антуан недостаточно хорош! Куда ж другим? Нет, конечно, может быть Миньяр лучше меня. Он знатен, у него дворянская грамота помечена не прошлым годом, а пятью веками раньше. Очень возможно, что он старший сын и ждет наследства из кругленькой суммы. Он родился дворянином, у него манеры, у него аристократизм. Перед такой блестящей особой попробуй устоять. Конечно, плебею тут же указывают на дверь. Он мелок даже для камеристки. Ведь род Лашеню хоть и захудалый, но не простой. А меня, меня здесь не желает знать ни одна собака. Женщины обходят меня стороной и смеются за моей спиной. Мужчины презирают меня. Антуан был единственным моим другом, но даже его больше нет.
Изабелла подумала, что если будет так продолжаться, Орсини никогда ей не простит, что она слышала эти слова. Она видела, что он страдает от оскорбленного самолюбия, и комплекс плебея заставляет его видеть то, чего никому бы и в голову не пришло. Его не любили во дворце, верно, но тому виной были скорее его скверный нрав и непомерная гордыня, чем его низкое происхождение. На мгновение она испугалась, что он попросит ее поговорить с Жанной. Возможно, он был близок к этому, так силен был в нем страх, что всем станут известны ее отказ и его унижение. Но гордость ни за что не позволила бы ему высказать вслух подобную просьбу. Удар был силен, но что умел Орсини, так это принимать удары, не бояться трудностей и никогда ни перед кем и ни перед чем не склонять головы.
— А разве меня вы не считаете своим другом? — спросила Изабелла.
— Вы королева, — он неопределенно махнул рукой, словно одно лишь это лишало ее права на собственные чувства. — Если вы расточаете на кого-то свои милости, это еще не значит, что этот кто-то ваш друг. Милость королей — явление преходящее, как и их любовь.
— Какое злое у вас сердце! Но все-таки знайте, я всегда буду вашим другом. Можете мне не верить, но когда я теряла друзей, в этом была не одна лишь моя вина. Я одинока, наверное, более одинока, чем кто-либо. У меня тоже нет друзей, одни лишь придворные.
— Да бросьте! — раздраженно откликнулся Орсини. — Это у вас-то нет друзей? А Жанна? Пусть она бросила меня, но для вас осталась преданной и верной. А ваши фрейлины? Среди них есть ваши искренние друзья. М-ль Аргюзон отправилась домой с сыном, преисполненная нежности к вам. М-ль д’Алмейд, г-жа де Оринье преданы вам. А Бонди? Он столь уважает вас, что решил больше не покидать ваш двор ради мадам де Принн, любовницы вашего брата, которую страстно любит. А я, наконец?
— Довольно, довольно! Мне стыдно за себя. Действительно, что мне жаловаться. Люди относятся ко мне лучше, чем я заслуживаю. Я ведь… преступница.
— Снова вы возвращаетесь к Иакову? Забудьте о нем.
— Не буду больше. Знаете, месье Ланьери, так трудно с этим жить… Теперь мне кажется, что я преувеличивала ужас моего положения.
— Да нет же! Все так и было, ваше величество! Все вы верно сделали, так ему, негодяю, и надо.
Изабелла заалелась. Уже совсем стемнело, но она не замечала сгустившихся сумерек. Увлеченные разговором, молодые люди сидели в синеватом полумраке, погрузившись в свои горести и мечты. Изабелле не хотелось, чтобы минули эти мгновения. Она мечтала добиться любви Орсини. Ему же, во многом уже удовлетворившему честолюбивые притязания, хотелось удовлетворить спесь и тщеславие. Ему хотелось стать знатным, богатым, влиятельным, чтобы его боялись и уважали. Хотелось силой заставить всех забыть, кто он и откуда. Власть и слава — это была его стихия.
— Мы с вами так давно знакомы, — заметила королева, — столько пережили, а я ничего толком о вас не знаю. Кто вы? Откуда? Где ваши родные?
— Вам интересно? — он удивился от всего сердца.
— Конечно же.
— Мне нечего особенно рассказывать. Вы ведь знаете… Я родился в маленьком городке, почти деревне, в глухой провинции. Мой отец — колбасник, дед — кузнец. У нас в семье было четверо детей, старшая Мадлен, и мои младшие сестра и брат, не доживший и до года. Обычная бедная семья, — он помедлил, но увлекшись, стал продолжать. — Только бабушка не была обыкновенной. Она была актрисой. Молоденькой девушкой она уехала из Этьенна с бродячими музыкантами. Повсюду ездила с ними, пела, танцевала. Она любила такую жизнь — украшения, цветы, кавалеры. Она дурно кончила — стала кокоткой. Когда она одумалась и однажды вернулась в родной дом повидать родителей, она выгнали ее вон. Тогда ее встретил мой дед и пожалел. Он женился на ней и никогда ни сам не упрекал ее ни в чем, ни другим не позволял. А характер у него был суровый, и рука тяжелая. Моя мать ненавидела ее, но бабушка все терпела, только молилась. Она считала, что виновата перед всеми. Она никогда никому дурного слова не сказала и никогда не скрывала, кем была. Мне она сама обо всем рассказала, как только я мог понять, о чем она говорит. Она рассказала и просила прощения. А я говорил, что ее не за что прощать. Я любил ее больше матери, а мать недолюбливала меня, потому что я похож на ее свекровь. Мать, наверное, сжила бы бабушку со свету своими придирками, но дед был строг ко всем, так что мать не смела выражать свое недовольство из страха перед ним. Все равно, думаю, ее ненависть свела бабушку в могилу раньше времени. Потом дед взял меня к себе в кузницу, и я ему помогал там.
— Вы? — переспросила Изабелла, бросая недоумевающий взгляд на его худые нервные руки, не выглядевшие сильными.
— Да, я. Он был очень силен, мой дед, но с виду никак нельзя было сказать. И кузнец он был отличный. Потом бабушка умерла. Она долго болела и все просила деда, чтобы он деньги, которые она скопила за свою жизнь, да так и не потратила на себя, истратил на мое образование. Она всегда любила меня больше сестер, не знаю, отчего. Мать рыдала и кричала, что Мадлена, моя старшая сестра, так и останется старой девой без приданого, если дед и отец согласятся с волей бабушки. Но дед велел сделать все, как просила бабушка, иначе ей не будет покоя на небесах. Ведь это было ее последнее желание. Отец, как всегда, послушался деда, вот меня и отправили в столицу учиться. С тех пор… У меня нет больше семьи. Не было дня, когда я приезжал повидать их, чтобы меня не попрекали этими злосчастными деньгами. Я бывал дома все реже, предпочитая оставаться на короткие каникулы в коллеже, тогда как другие разъезжались по домам. Мадлена и правда замуж не вышла, — он криво усмехнулся, — не думаю, что приданое помогло бы ей. Она немного похожа на меня, и это не придает ей ни красоты, ни женственности, ни сердечной доброты. Потом мне удалось устроиться к г-ну Брияру секретарем, по рекомендации одного из моих учителей. Он был безнадежно глуп и самодоволен до невозможности. Мы с ним так и не поладили. Он поносил меня, как мог, а я грубил ему. В конце концов он вышвырнул меня вон. Я искал другого места, но не нашел. Я попытался вернуться домой, но это не было хорошей идеей. Мадлена не скрывала ненависти, мать раздражения. День и ночь они попрекали меня истраченными деньгами. Элизабет к тому времени вышла замуж и покинула дом. Я пытался помогать отцу, деду, но у меня получалось из рук вон плохо. У меня не лежала душа к такой работе. Тогда я сбежал от них в столицу. Но и здесь меня никто не ждал. Я метался по городу, перебиваясь случайными заработками. Именно тогда я пришел во дворец. Это не было моей последней надеждой, потому что я и не надеялся на чью-нибудь поддержку. Между тем деньги мои кончались, жить было негде. По счастью, я встретил Антуана. Я знал его с детства. Когда-то он был благовоспитанным чистеньким мальчиком со смешной серебряной шпагой. Ему нравилось убегать от заботливых слуг, опекавших его на каждом шагу, к вольному товарищу. Его графиня-мать очень ругала его из-за меня… Он был чудесным другом, таких не найти больше. А теперь его нет, а я остался совсем один. Несправедливо. Лучшие отчего-то всегда первыми оставляют этот мир, сударыня.
