— Ты увидишь все это, — ответила она, — когда-нибудь. Но не теперь.
— Нет, теперь, — настаивала София. Она была похожа на деда, и воля у нее была, как у деда. — Я принцесса. Ты должна делать, что я скажу.
— Нет, не должна, — сказала Аспасия. — Я тоже принцесса, и я говорю, что ты останешься здесь. Когда ты подрастешь, и если твоя мама разрешит, ты сможешь приехать навестить меня.
— Я ее сейчас спрошу, — решила София.
Так она и сделала. Феофано, вся в хлопотах по устройству двора в Аахене, остановилась выслушать дочку.
— Я хочу поехать, — просила София. — Тетя Аспасия присмотрит за мной и будет учить меня всему, чему надо. Я обещаю хорошо себя вести.
Феофано перевела взгляд с дочки на тетушку.
— А хочет ли тетя Аспасия брать тебя с собой?
— Тетя Аспасия, — сказала Аспасия, — не знает, достойна ли она присматривать за королевской дочкой.
— Разве ты так говорила, когда тебе поручили меня?
Аспасия осторожно вздохнула:
— Я тогда была совсем другой женщиной, чем теперь.
Феофано поняла. Она чуть заметно кивнула.
— Все меняются, — сказала она. — Так уж устроен мир. Ты возьмешь ее, если я ее отпущу?
— Как я взяла тебя? — спросила Аспасия, негромко и без выражения.
— Ненадолго. Пока я не приеду в Магдебург. Аспасия опустила голову. Значит, она еще не прощена. Не совсем.
— Ненадолго, — повторила она.
Вот так она и приехала назад с Софией и с целой толпой личных телохранителей императрицы и служанок, необходимых принцессе, поскольку у Аспасии таковых не было. Они впорхнули в Фрауенвальд стайкой пестрых птиц. София в своем шелковом платье была нарядна, как павлин, более нарядна, чем когда-либо бывала Аспасия, и величественна, как истинная дочь императора.
Герда обожала ее. Простой народ чуть не целовал землю, по которой она ступала. Мальчишки ходили за ней шумной толпой, готовые исполнить любой ее каприз. Она была ужасно избалована.
Аспасия решила не слишком придираться. Девочка была принцессой, и к тому же саксонской принцессой. Пока ее мать не родила сына, все надежды отца возлагались на нее. Она была очень сообразительным ребенком. Она знала себе цену.
Аспасия не была ей ни нянькой, ни воспитательницей. Этим должны были заниматься лучшие, чем она, христиане. София была ее гостьей, только и всего. А гостям не задают трепки, как бы они ее ни заслуживали.
— Мне нравится твой дом, — сказала София однажды, в разгар сбора урожая, когда даже Аспасия вышла помогать вязать снопы, хотя в этом деле у нее было так мало сноровки, что даже дети делали это быстрее. София, конечно, не делала ничего. Она была выше этого. Она сидела под навесом и наблюдала, хмурясь, потому что ее преданные поклонники должны были работать, вместо того чтобы ублажать ее.
Аспасия забежала на минутку передохнуть под навес, вся потная, с соломой в волосах. Мальчик принес ей холодной воды из речки. Она поблагодарила его улыбкой. Он улыбнулся в ответ, но его больше привлекала София.
— Мне нравится твой дом, — продолжала София, — и твоя разрисованная комната. И мальчишки не такие грязнули, как ты рассказывала. Вот только сегодня… — Она критически оглядела юного Рольфа. Сморщила нос. — От него воняет, — сказала она. — Вели ему уйти.
Но ему не нужно было ничего говорить. Плечи его сгорбились. Он ушел обиженный.
— Нехорошо, — сказала Аспасия.
— И от тебя тоже воняет, — сказала София. — Ты похожа на простолюдинку, а вовсе не на принцессу.
Аспасия встала. София смотрела на нее, не понимая. Она не испугалась.
Она просто не понимала, что говорит.
Ее счастье. Если бы она чуть-чуть понимала, не миновать бы ей знатной порки.
Аспасия вернулась в поле. Немного погодя служанка увела Софию. Аспасии было все равно куда.
Он и успели убрать урожай прежде, чем хляби небесные разверзлись и все вымокло; чудо, достойное праздника. Зажарили быка, подавали свежий сыр и лук с огорода, ячменные лепешки и целый бочонок пива, яблоки, запеченные с корицей, которой здесь никто никогда не пробовал. Даже рабы наелись досыта; кости достались собакам, а остатки пиршества — свиньям.
Одна в своей спальне, поскольку комната Софии находилась внизу, не такая роскошная сама по себе, но богато украшенная коврами и византийскими тканями, Аспасия размышляла о воспитании принцесс. Ей не поручали воспитывать эту. И все же, отдавая ей ребенка хотя бы на месяц, неужели Феофано могла предполагать, что Аспасия не предпримет ничего по ее воспитанию?
Видит Бог, это необходимо. Аспасия не сказала бы, что София уж очень скверно воспитана. Может быть, неразумно. Не полностью. При таком сильном характере и такой сообразительности нужно прилагать очень много усилий, чтобы сформировать ее личность.
Она вытянулась на постели, разглядывая затейливую резьбу на балке над своей головой. Недавно она рассмотрела в сложном орнаменте изображения дракона и морской змеи. Дракон был пурпурный, змея чистого и яркого синего цвета, с золотым глазом. Под ними вились волны; над ними вились облака, полные птиц и крылатых животных, незаметно переходящие в ветви дерева, причудливыми изгибами обвивавшие балку до самого откоса потолка. Ей показалось вдруг, что морская змея смеется над ней. Змея явно наслаждалась, сплетаясь в невозможный узел с драконом, сверкающим белыми клыками и зелеными крыльями.
Зеленый — священный цвет ислама. Аспасия, повинуясь минутному порыву, о котором почти сразу пожалела, приказала выкрасить двери в зеленый цвет. Рольф, которого так безжалостно обидела София, украшал резьбой притолоку над южной дверью. Он сказал, что там должен быть пахарь с быками, женщина на муле и еще что-то, он еще не решил что.
Аспасия уткнулась лицом в подушку. Она все еще просыпалась, ища ощупью тело, которое должно было быть рядом с ней, худое, жилистое, ненамного крупнее ее собственного. От Исмаила не было известий. Как она полагала, он вовсе не пошел с армией, а устремился в Рим или дальше: в Египет, куда он так давно мечтал попасть.
— Все кончено. — Она сказала это вслух, чтобы придать словам убедительность. — Он уехал. Все прошло. Закончилось. Все кончено. Мне и так досталось на пять лет больше, чем полагалось.
Пять лет — это много. Она не сможет забыть его сразу или даже через несколько месяцев. Ее честь осталась при ней, и Феофано постепенно простит ее. София была доказательством этого. Императрица никогда бы не доверила свою старшую дочь такой бессовестной грешнице, какой была Аспасия.
— Ну почему он был прав? — пробормотала Аспасия. — Ну почему он вообще был? Если бы он не… если бы я не…
