Трусливые звери разбежались. С минуту бежала она, преследуя их убегающие тени, но ноги у нее стали подкашиваться, наконец, она обессилела и упала без чувств.
С этой минуты, опасаясь, что в закрытом убежище она может быть окружена, она не возвращалась больше в пещеру.
Дни она проводила в тени скалы, а ночь – под искрящимся звездами белесоватым небом, с мечом в руке, стараясь не спать. Часто, однако, ее одолевал сон. Однажды, заснув крепче, чем всегда, и проснувшись на рассвете, она увидела на горизонте огромный прекрасный город. Широко открытыми от изумления глазами она смотрела на блестящие, фантастические, точно из перламутра построенные здания, облитые золотом великолепные кровли, тянущиеся кверху колонны и точно колышущиеся башни. Она встала, как очарованная, и пошла туда, где маячило видение.
Но по мере того как она приближалась, здания начинали колебаться и проваливаться, колонны исчезать, и лишь раззолоченные крыши с расплывающимися краями реяли еще с минуту в воздухе, и в конце концов и они рассеялись как туман.
Мария очутилась на берегу зияющего пустынностью Мертвого моря.
По искрящемуся, раскаленному песку, по теням развалин пяти городов, расплывчато маячивших в водных глубинах, по множеству как бы раскиданных плодов, на вид съедобных, но рассыпавшихся в руках в пыльный порошок, – она теперь только поняла, что провела годы в сожженной гневом божьим страшной, опустошенной земле Содомской.
С ужасом смотрела она на рябую от солнечных лучей поверхность опалесцирующих волн, по которым плыли как бы груды почерневших трупов – спаленные греховной похотью, обезображенные внезапной смертью тела женщин и мужчин вместе с тушами животных, кое-где переплетенных друг с другом, как бы клубившихся в судорожных подергиваниях извращенной страсти.
Смертельно бледная, смотрела она на это чудовищное безумие новых, неведомых ей, греховных оргий. Ноздри ее стали раздуваться, из-под налившихся кровью губ сверкнули крепко стиснутые зубы, и суровая складка сморщила лоб.
Она водила кругом сухими глазами и вдруг увидела колышущийся на волнах огромный черный крест, по временам поднимавшийся кверху и становившийся прямо, погружавшийся обратно в воду и выплывающий оттуда опять, как прежде.
– Христе! – воскликнула она и бросилась в воду, но, точно подхваченная водоворотами, была выброшена из пучины на берег.
Прежде чем она успела протереть облитые горькой влагой глаза – крест исчез, и по воде продолжали только плыть обугленные трупы грешников, как будто силящиеся встать, чтоб еще раз сгореть в адском огне наслаждений.
Мария с ужасом отвернулась и пошла, не оглядываясь, назад, обжигаемая сзади солнцем, которое, казалось, готово было сжечь на ней раздраженную соленой купелью кожу.
С этих пор видение креста стало преследовать ее чаще и чаще. Он маячил перед ней в свете яркого дня на горизонте, стоял, врытый в пески пустыни, по ночам, и это были уже галлюцинации не только зрения, но и осязания.
Когда она подползала к его подножию, она чувствовала, что обнимает твердый столб, и смутно испытывала чувство того же страдания и муки, какие она пережила на Голгофе. Иногда, однако, он ускользал из ее рук, и она видела, как он реет по небу… Тогда она ложилась на спину и, раскинув руки, сама, точно второй белый крест, страстной мольбой уносилась к нему, и, случалось, он спускался, уменьшался до ее меры и ложился поперечинами на ее руки, вертикальным столбом – вдоль ее тела, на ее голову, подножием – на ее ступни.
Придавленная его тяжестью, исколотая его сучьями, израненная гвоздями, она переживала судороги страдания, почти граничившего с наслаждением.
От зноя этой муки точно иссыхало все ее нутро, тело ее как будто освобождалось от физических потребностей, она не испытывала ни голода, ни жажды, прекратились у ней даже обычные у женщин явления.
А в скором времени на ладонях и на ногах выступили пламенные пятна, под левой грудью загорелся огнем красный рубец.
В полнолуние эти стигмы открывались в кровоточащие раны. Она пила эту кровь и испытывала чувство, будто это не ее обычная кровь, а кровь тех святых ран, к которым она припала пылающими устами, когда сняли возлюбленное тело учителя с древа муки.
Умиленная до глубины этой благодатью, вся охваченная таинством, мистическим трепетом, она то нежно, то страстно целовала свои руки, приближалась губами к облитым кровью ступням и рыдала от тоски, что не может прикоснуться устами к той ране под грудью, из которой бьет живая кровь его сердца.
Когда раны засыхали, проходило сладостное блаженство, а беспрестанный возбуждающий зуд в руках и ногах, точно на них лежали пылающие угли, доводил ее до припадков истерического плача, до диких взрывов стона, нечленораздельных выкриков и эпилептических судорог.
Совершенно случайно она нашла верное и действенное средство против этих припадков, доводивших до крайней степени раздражения ее издерганные нервы.
Она садилась перед пещерой, брала в руки меч, выставляла его под лучи солнца и фиксировала взгляд на блестящей стали.
После нескольких минут мерцания меч начинал блестеть ровным, гладким светом, точно глубокая, тихая водная гладь, и мало-помалу все в ней начинало замирать, и она погружалась в каталептический сон.
Тело ее становилось безжизненным, члены цепенели, и она сидела так, с прикованными к мечу глазами, недвижимая, окаменелая, весь день.
Она просыпалась, когда блеск стали потухал, и проводила ночь в туманном опьянении.
Но как-то однажды она очнулась при совершенно ярком солнце, с минуту смотрела, ничего не сознавая, меч выпал из ее рук, она вскочила порывисто, как испуганная лань, и, испуганно закрываясь руками, точно защищаясь от кого-то, с ужасом в глазах стала отступать к порогу пещеры.
Стоявшие перед ней люди тоже отступали немного назад в изумлении и страхе.
Их было трое: галилеянин Тимофей, грек Стефан – простые ученики – и искренне обращенный в веру учителя Никодим, облеченный уже саном диакона.
Посланные Павлом из Тарса, чтоб возвестить евангелие народам Аравии и Идумеи, они свернули немного с пути и, привлеченные видом оазиса, забрели сюда.
Никодим смотрел с минуту и вдруг воскликнул:
– Боже мой, да ведь это Мария из Магдалы, равноапостольная дева Христова.
Он порывисто устремился к ней, удержал ее за руки, когда она хотела убежать от него, и стал говорить с глубоким волнением:
– Мария, разве ты не узнаешь меня? Я Никодим, помнишь?.. Не бойся нас, мы все христиане, слуги твоего учителя и приветствуем тебя во имя господа… – Он очертил в воздухе перед ней знак креста.
Мария дрожала как в лихорадке. Не слышанная уже много лет человеческая речь испугала ее. Слова Никодима гудели в ее голове не имеющими никакой связи и смысла звуками.
