В деревне, где выросли она и Гейбриел, на общественной площади, где его подвергли наказанию, праздник набирал бы силу. Статный деревенский парень, обычно сын какого-нибудь землевладельца, наряженный святым Михаилом, убил бы дракона – вереницу парней под зеленым покровом развевающихся тканей, сшитых вместе.
Все сходились на том, что самое лучшее празднество в истории Хелбурна случилось той осенью, когда горячие юные Боскаслы впервые играли роль дракона и заставили святого Михаила – в тот раз то был лорд Джереми Хазлетт – гнаться за собой по общинному выгону до самых холмов, а там прекратить преследование в гневе и смущении.
До той осени святой Михаил всегда побеждал. На следующий год он тоже мог выиграть, если бы в семье Боскасл не разразилась трагедия – умер Джошуа Боскасл, и жизнь его вдовы и сыновей пошла прахом.
И теперь Элетее казалось странным, что она выходит замуж за дракона, тогда как предполагалось, что ее место рядом с победителем – конечно, если бы ему удалось одержать победу, – рядом с тем, кто был героем, которого ее родители выбрали для нее.
Только теперь она поняла, что фальшивый герой за своими доблестными деяниями может скрывать жестокое сердце.
А тот, кто грешил, может оказаться истинным героем, если ему дать возможность показать себя.
Голос Гейбриела звучал с такой уверенностью, когда он произносил свои обеты, что его двоюродные братья Дрейк и Девон засвистали. Муж Хлои Доминик чуть ли не во весь голос рассмеялся. А пара кавалерийских офицеров, друзей Гейбриела, затопали ногами, но в тот момент, когда все это уже грозило перерасти в общий хаос, изящный диктатор, герцогиня Скарфилд, поднялась со скамьи и окинула собравшихся властным взглядом, призывающим к порядку. После чего и во время завтрака, состоявшего из креветок, жареной индейки и крабовых крокетов, и во время первого танца, тостов с шампанским и разрезания торта все вели себя прилично.
Красноречивый взгляд мужа держал Элетею в напряжении, пока они ехали по ухабистым дорогам обратно в Хелбурн, и она подумала, что с ее стороны было бы благоразумнее настоять на своем и вернуть Хлое свадебное платье до их отъезда из Лондона. Гейбриел отказался остановиться на двух приличных постоялых дворах по дороге. Он твердо заявил, что постоялый двор – это не их дом, и они, принеся такую жертву, с тем же успехом могут ехать и ночью.
Элетея понимала истинную причину, по которой он так торопится домой. У нее была та же причина. Оба с нетерпением ждали момента, когда они окажутся в своей брачной постели.
– Домой, – сказала она, задумчиво улыбаясь. – Я очень надеюсь, что слуги помнят, что мы должны приехать.
– А я надеюсь, что они все ушли.
Когда карета добралась до старой нормандской церкви, стоящей на деревенской площади, он приказал остановиться, чтобы они могли повидаться с призраками.
– Она все такая же, – сказал он. – Не знаю, почему я думал, что она должна измениться.
Ничто не изменилось с тех пор, как его подвергли наказанию много лет назад. Старинная клетка качалась на ветру позади позорного столба для наказания плетьми.
С тех пор как Гейбриел вернулся, здесь ни разу не наказывали никаких злодеев. Ни единого мятежного мальчишки, который выглядел бы таким одиноким, что высокородная леди стала бы требовать, чтобы ее отец остановил карету.
– Не знаю, какой урок я должен был усвоить таким образом, – сказал он; его высокая фигура в черном плаще бросала тень на место его былого унижения.
– А вы помните, за что вас наказали?
– Да.
Еще он помнил мягкое прикосновение девичьей руки в перчатке к его щеке, шелест ее платья, когда она стала на колени, чтобы посмотреть на него, и что когда она встала, на перчатках у нее остались грязные пятна.
– Мы неисправимы, – сказала его жена, обнимая его.
Гейбриел привлек Элетею к своему горячему телу, к своему сердцу.
– Вы говорите обо мне или о себе?
– Наверное, о нас обоих. Но… я и не хочу ничего другого.
Как бы ни был Гейбриел поглощен желанием, которое вызывала в нем его неисправимая молодая жена, ему удалось удержаться, пока они не приехали в Хелбурн-Холл. Он обрадовался, что слуги попытались привести дом в порядок ради своей новой хозяйки, потому что он известил их за несколько дней до того, что в противном случае им придется худо. Юный Гейбриел – его тезка-конюх – ждал на конюшне, чтобы помочь хозяину, – ему не терпелось доказать, что он чего-то стоит.
Гейбриел понес Элетею к лестнице, непристойная улыбка на его лице говорила о его намерениях. Возможно, окна в доме требовалось застеклить заново, но луне все же удавалось пробиться сквозь мутные стекла, и если в доме и были летучие мыши, они на время куда-то попрятались.
Одной рукой он расстегнул на ней плащ, потом рукава платья – еще до того, как донес до лестничной площадки.
– Гейбриел, – сказала она с тихим стоном, воспламенившись от грешного жара в его глазах, – я хочу тебя.
– Не говори больше так, пока не окажешься в моей постели, – предупредил он. – Или я возьму тебя прямо здесь, на лестнице, пусть провалятся ко всем чертям летучие мыши и прислуга.
– Хорошенькая манера разговаривать с женой, – сказала она еле слышно. – Но уже почти утро. Я и сама предпочла бы немного уединиться.
Плащ соскользнул с ее плеча. Ей следовало запротестовать, но вместо этого она поцеловала его в сильную коричневую шею и развязала галстук одной рукой. Его тело с железными мускулами было горячим и зовущим. Он прижал ее к своей возбужденной плоти.
– Видишь, что ты наделала, – сказал он с усмешкой.
Она закрыла глаза.
– Торопись, иначе я потеряю сознание.
Он крепко обхватил ее.
– Не потеряешь, пока я не дам тебе для этого соответствующих оснований. – Он пожирал ее взглядом. – А я это сделаю.
Жар бушевал в его крови, когда Гейбриел вошел в их комнату и уложил Элетею на кровать, застланную выстиранным покрывалом и свежими простынями, пахнущими веточками розмарина и лавандовым мылом. Ее улыбка призывала его. Элетея стала раскованной в кровати, но у него были еще в запасе многочисленные уроки чувственности, которые следовало ей преподать.
Очевидно, у нее тоже было кое-что в запасе.
Она провела ладонью по его груди, расстегнув пуговицы на рубашке. Потом рука переместилась ниже и быстро расстегнула на нем кожаный ремень.
– Разве так не лучше? – спросила она, проводя пальцем по его телу под расстегнутыми панталонами.
– Так… я не могу…
На миг ему не хватило воздуха, так что пришлось приложить усилия, чтобы дышать нормально. Или возможно, он вообще перестанет дышать и будет жить одной радостью. Ангел. Цыганка. Леди. Из всех ее обликов, которые он хранил многие годы, ни один не принес ему такого порыва примитивной радости, как мысль о том, что Элетея его жена.
