– Я собираюсь варить пиво, отец.
– С… с коммерческими целями? Лэнсдаун, занятый ремеслом? В… в… в коммерции? Это немыслимо! – Герцог брызгал слюной, его сероватое лицо приняло пурпурный оттенок. – Ты просто не можешь!
– Не могу? – Николас прищурился, хотя губы его по-прежнему улыбались. – Увидишь.
– Будущий герцог Лэнсдаун – пивовар?! Это исключено! Совершенно исключено!
– Право же, Лэнсдаун, совершенно бессмысленно говорить мне, что я не могу начать предприятие, которое уже привел в действие. И хотя ты всегда считал себя Господом Всемогущим, есть вещи, над которыми ты не властен. Одна из таких вещей – я.
– Вечно это стремление бунтовать, – пробормотал Лэнсдаун. – Ты никогда не изменишься.
Николас так сильно сжал карандаш, что удивился, почему тот не сломался у него в руке, и заставил себя ослабить хватку.
– В таком случае лучше всего тебе прекратить попытки, – приветливо посоветовал он.
Они пристально смотрели друг на друга некоторое время, затем герцог улыбнулся, что означало – он спешно меняет тактику.
– Мой дорогой мальчик, – проворковал Лэнсдаун, откидываясь ни спинку кресла. – Во всем этом нет никакой необходимости. Ты хочешь поиграть в местного сквайра и самостоятельно управлять Хонивудом? Пожалуйста. В этом нет ничего плохого. Он твой. Совершенно понятно, что у тебя появился интерес. Это очень правильное занятие, вполне подобающее джентльмену.
– Что ж, мои благодарности, отец. Для меня так важно знать, что ты меня одобряешь.
Лэнсдаун проигнорировал сарказм.
– И если цена на урожай и аренду земли слишком недостаточна, чтобы позволить тебе жить так, как подобает сыну герцога, – продолжал Лэнсдаун, – это тоже не страшно. Я могу все исправить.
Он замолчал. Николас ждал, и ожидание длилось недолго.
– Женись на Гарриет, – вкрадчиво произнес Лэнсдаун, – или на любой другой приемлемой юной леди, и все, что ты только попросишь, будет твоим. Это так просто. И всегда было просто.
– О, но я у тебя ничего не прошу, – негромко заметил Николас. – Я не попросил у тебя ни единой мелочи с тех пор, как мне исполнилось двадцать, и это для тебя как кость в горле, верно?
– Не понимаю, о чем ты.
– Когда мне было восемь, я просил тебя не увольнять Нану. Умолял, – добавил он, и Лэнсдаун что-то прошипел сквозь зубы. – И очень хорошо помню, чем, увы, все обернулось. Я просил тебя позволить мне учиться в Кембридже. Просил твоего благословения, когда хотел жениться на Кэтлин. Так много случаев, когда я просил, но ты мне отказывал по одной простой причине – то, чего я хотел, нарушало твои планы относительно меня. После Кэтлин я поклялся не просить больше никогда. Тебе нравится держать людей в неопределенности, ждать, когда они станут молить о помощи, назначать свою цену, когда они кинутся к тебе, или с удовольствием им отказывать. Я не буду играть в твои игры. И просить не буду. Никогда.
Герцог не впал в ярость. Напротив, он посмотрел на Николаса снисходительным отцовским взглядом.
– Попросишь, мой сын. – Трость ударила об пол, Лэнсдаун неторопливо поднялся на ноги. – В один прекрасный день попросишь.
Николас встал и, глядя, как отец выходит из кабинета, понял, что давние обиды и негодование никуда не делись, они еще бурлят внутри. Возможно, он никогда от них не избавится. Хорошо, конечно, желать начать все с чистого листа, и говорить об этом легко, но только сейчас Николас начал понимать, как трудно будет это сделать.
Белинда в пятый раз перечитала последнее письмо Николаса, и хотя уже почти выучила его наизусть, все равно оно заставило ее улыбнуться. Он обладал настоящим литературным талантом, потому что писал, как говорил, составляя слова в предложения с такой легкостью и естественностью, что даже самые обыкновенные вещи казались в его изложении забавными.
Николас рассказывал про хмель и ячменные поля, про слуг и дом. Снова и снова подчеркивал, что это место чудовищно уродливо – или, как он сказал в письме, «это дитя любви восточного базара и барокко». Белинда даже предположила, что он ошибся в выборе слов, но дальше Николас описывал медную утварь и резные каменные фигуры из Персии, служившие украшением гостиной наряду с пасторальными пейзажами в позолоченных рамах и парчовыми подушками, и она поняла, что он имеет в виду. И несмотря на его насмешки, чувствовала за беззаботными строчками глубокую привязанность к этому месту, о которой сам Николас, скорее всего, даже не догадывался.
Трабридж ни разу не спросил, собирается ли она в Кент, и Белинда была ему за это благодарна, потому что не знала, что на это ответить. Она тянула время, снова и снова говоря себе, что не может покинуть Лондон в разгар сезона. Достаточно веская причина, но недостаточно убедительная даже для нее самой, потому что Белинда настойчиво пыталась придумать способы изменения установленного распорядка.
Всем сердцем она рвалась к нему. С того момента, как в тот день в пивоварне Николас пригласил ее в Хонивуд, Белинда просто жаждала поймать его на слове и принять приглашение. Останавливал страх.
Белинда никогда не считала себя трусихой, но незаконная связь в самом деле ее страшила. Она верила в правильность и нужность своего ремесла и вовсе не хотела рисковать им ради любовной интрижки. Николас говорил лишь о желании, не претендуя на более глубокую привязанность. Но если бы вдруг речь зашла о любви, что бы стала делать Белинда? Если бы Николас сделал предложение, что бы она ответила? Белинда даже представить не могла, что снова выйдет замуж, ведь если и этот брак окажется ошибкой, обратного пути не будет. Но окажется ли он ошибкой?
Белинда думала о Николасе, о его темно-золотистых волосах, теплых карих глазах, о том, как он ее смешил, как она чувствовала себя в его объятиях, о томлении при его прикосновениях, и сердце говорило – нет, это не будет ошибкой. Но разум твердил другое. Вот почему она по-прежнему тянула время и все еще оставалась в Лондоне.
Теперь Белинда понимала Николаса лучше, чем тогда, когда он три месяца назад вошел в ее гостиную. Он нравился ей больше, а хотела она его так, что и представить раньше не могла. Но стоит ли ради этого рисковать жизнью, которую Белинда сама себе создала?
У нее, как и у любой другой женщины, есть плотские желания. Неужели будет неправильным, если Белинда поддастся им хотя бы раз в жизни? Неужели настолько постыдно заниматься с мужчиной любовью, засыпать в его объятиях и просыпаться вместе с ним без церковного благословения и надежности брака?
Белинда отбросила в сторону письмо и откинулась на спинку кресла. Последние несколько недель она снова и снова обдумывала это, но удовлетворительного ответа не находилось.
