Она больше не могла влюбиться в мужчину: в Мадриде и даже во всем мире не нашлось бы человека, похожего на Ниола, а другие ее не интересовали. Ребенок стал бы для нее истинным спасением, но Бог не подарил ей такого счастья.
Эвита. Если расплести ее волосы, они заструятся, как черный шелк, а если она улыбнется, ее зубы засверкают, как полированный жемчуг.
Девушка выпрямилась. Она решила вернуться к себе и все как следует обдумать.
– Мне пора идти.
– Ты еще придешь?
– Обязательно, Эвита.
Паола спешила домой, слыша за спиной шорох расправляющихся крыльев. То, что она пробудилась и воспрянула, подтвердилось ночью, хотя это и обернулось мукой. Девушка не могла вообразить, сколько воспоминаний может хранить не только душа, но и тело.
Паола обнимала себя за плечи, воображая, что ее обнимает Ниол, и зная, что это невозможно. Им больше никогда не слиться в единое целое; отныне ей суждены только ласки ветра. Паола в отчаянии скребла ногтями постель и уснула на мокрой от слез подушке.
Утром Армандо увидел круги под ее глазами, но заметил и то, что она оживилась и повеселела.
– Я хочу взять на воспитание девочку из обители Святой Клары, – заявила девушка и рассказала про Эвиту.
В углах губ Армандо собрались жесткие складки, глаза запали еще больше, и огонь в них сделался приглушенным, усталым.
Паола не знала, утратил ли он свою силу, но в этот миг ей почудилось, что она никогда не имела своей. Она всегда была сухим тростником, с которым играл ветер.
– Надеюсь, теперь ты можешь меня понять? Ты ищешь замену, лекарство от отчаяния, от одиночества. Хочешь спасти свое сердце. В свое время я сделал то же самое и все же хочу спросить: зачем тебе этот ребенок?
– Я не стану объяснять зачем. Если вы против, я уйду из этого дома, поселюсь в Лавапьес, стану работать и жить вместе с Эвитой, – резко произнесла девушка.
– Я уже говорил, что тебе нет необходимости работать: у нас есть деньги. Если ты настаиваешь, Паола, я не стану спорить. Я сделаю все для того, чтобы облегчить твои муки.
В обители Паоле пришлось выдержать серьезный разговор с сестрой, отвечавшей за воспитание младших девочек.
– Вы хотите сделать из нее игрушку, маленькую служанку? А когда она вам надоест, вновь привезете ее к нам?
– В моем случае это исключено. Я расскажу вам свою историю.
Выслушав Паолу, монахиня заявила:
– Понимаю, при том положении, которое занимает ваш… дядя, настоятельница наверняка пойдет вам навстречу, и все-таки не могу не сказать, что наилучшим выходом для вас было бы родить собственного ребенка. Вы не сможете заменить Эвите мать: для этого вы слишком молоды.
– Я стану относиться к ней как к младшей сестре, – пообещала Паола и добавила: – Своего ребенка я никогда не рожу, потому что больше не собираюсь замуж.
Она навещала Эвиту в течение многих дней и все больше укреплялась в мысли, что хочет взять ее к себе. Они подолгу беседовали в монастырском саду, и однажды девочка сказала:
– Я не всегда верю тому, что мне здесь говорят. Я сама умею беседовать с Господом, потихоньку, по ночам, когда все спят. Я задаю ему вопросы, и он мне отвечает. Я спрашивала Бога о моей маме и о твоем муже. Моей маме хорошо в Небесной стране, она счастлива.
– А мой муж? – прошептала Паола.
– Его там нет, он еще здесь.
– Да, – сказала девушка, – он рядом с нами, он везде и нигде. Потому что он – ветер.
Армандо помог устранить возникшие сложности, и через месяц взволнованная, сияющая от радости и немного испуганная Паола привела Эвиту в свой дом. Девушка напрасно боялась: жилище, которое всего лишь день назад напоминало покинутую обитателями пустую, высохшую ракушку, наполнилось светом и жизнью.
Поначалу Эвита вела себя настороженно, хотя ей сразу понравилось все: и ржавая решетка, и сумрачная прохлада комнат, и запущенный сад. Паола пообещала, что они вместе возродят его и посадят новые цветы.
Девушка показала Эвите Мадрид, это чрево нищеты и роскоши, где одни дрожали от страха при виде тени на стене, а другие впадали в восторг от великолепия новой столицы и думали, что в этом городе для них нет ничего невозможного. Мадрид, в котором многие считали, будто им стоит поднять воротник плаща, надвинуть на глаза шляпу, взять в руки шпагу, и они сумеют дать отпор любой опасности. Сердце государства, которым правили король и инквизиция, и где, как шутил Мануэль, было два праздных сословия: дворяне и нищие.
Она купила девочке новую одежду и ради нее сняла вдовье платье, в которое облачилась два года назад.
Паола вернулась к давней привычке читать вслух по вечерам, а потом обсуждать прочитанное, что они и делали в кабинете Армандо, пока однажды Эвита не спросила:
– Почему мы живем в одном доме с дьяволом?
Инквизитор услышал ее слова и в тот же вечер, оставшись наедине с Паолой, сказал:
– Мне чудится, будто вокруг меня бушуют и сталкиваются волны и есть лишь крохотная полоска земли, на которую я еще могу ступить. Я больше не хочу оставаться в Святой палате, у меня все чаще болит сердце, и мне трудно дышать. Я принял решение уехать из Мадрида и поселиться там, где ничто не будет напоминать мне о прошлом. Моих сбережений вполне хватит на покупку скромного дома, где я смогу провести оставшиеся годы. Я прошу тебя поехать со мной. И ты, и я привыкли к монашеской простоте. Думаю, этой девочке-полукровке она тоже придется по вкусу.
– А как же дневник? – вырвалось у Паолы. – Вы возьмете его с собой?
Армандо встал, пошатнулся и сел снова. Его рот искривился, лицо побледнело, а глаза сделались колючими. Он медленно стянул с шеи ключ, не глядя, открыл ящик, взял тетрадь и сжал в кулаке.
– Давно ты о нем знаешь?
– Да. Мы прочитали его вместе с Ниолом.
Инквизитор бросил взгляд на камин, из которого выбивались язычки синеватого пламени.
– Ты сама это сделаешь или… мне?
Девушка покачала головой.
– Это не мои грехи. Хотя, возможно, мой грех заключается в том, что все эти годы я жила рядом с вами.
Армандо облизнул сухие губы и, немного помедлив, швырнул дневник в огонь. На обложке появились черные пятна, пламя лизало страницы. Тетрадь не хотела поддаваться огню, листы коробились, словно желая вырваться из объятий смерти, явить миру то, что они так долго скрывали.
Паола замерла. Ей казалось, будто вместе со струйками дыма из камина выплывают облаченные в саваны фигуры и устремляются в небо. То были человеческие души, запертые в заветной тетради.
Когда от дневника остался только пепел, инквизитор упал грудью на крышку стола, обхватил ее руками и произнес срывающимся голосом:
– Что бы ты ни думала обо мне, Паола, как бы ты меня ни осуждала, умоляю, не покидай! Я не прошу, чтобы ты уважала меня или любила, просто хочу, чтобы ты была рядом! Если ты откажешься поехать со мной, мне останется только умереть!