Корделия вошла в дом. Холл ярко освещен, но никого нет. Подобрать юбки, храбро устремиться вверх по лестнице. Завтра…
Показался дядя Прайди.
– Моя виолончель… Кто-то играл на ней и совсем спустил струны. Как вы думаете, это новая служанка – Флосси, Флорри, или как ее там?… Что с вами, юная леди? Где вы были?
– Я попала в аварию, - запинаясь, произнесла она. – Мой кэб столкнулся с другим кэбом. Очень густой туман…
– Вы не ранены? Только не говорите мне, что вы ранены.
– Нет-нет. Просто мне нужно прилечь…
– Это чертовски раздражает, – пожаловался дядя Прайди, по-прежнему не сводя с нее глаз. – Другое дело, если бы в доме были дети… Дурные примеры заразительны. Вы не первая, кто явился в этот дом с единственной мыслью скорее прилечь. Вы, должно быть, знаете? Или нет? – он нахмурился. – Боюсь, вы слишком увлеклись прогулками. Вы ведь ездили на прогулку? Не знаю и знать не хочу. Но теперь все будет по-другому. Брук вернулся.
Она тупо уставилась на дядю Прайди, как бы надеясь отыскать в его глазах признаки того, что он шутит. Но нет…
– Посмотрите на вашу юбку, – продолжал старик. – Все равно что зонтик, в который угодила молния. Но, знаете, никто не имеет права трогать чужие вещи. Придется держать виолончель у себя в спальне.
– Вы сказали – Брук?
– Наверху, лежит в постели. У него жар. Или озноб. Или что-то еще. Как всегда, чихает и кашляет – пришлось раньше времени вернуться домой. Он будет рад вас видеть, вы подержите его за руку…
Корделия поднялась по лестнице.
Она вошла в их с Бруком общую спальню. Ее наполовину заполненный чемодан остался стоять в гардеробной – наверняка Брук уже видел его и, значит… Корделия чувствовала себя не в силах предстать перед мужем.
Он лежал в постели. Все тот же Брук. Тот же длинный, уязвимый нос, вьющиеся за ушами волосы, устремленный вглубь себя взгляд, неестественный блеск в глазах – следствие высокой температуры или растущих подозрений?
– Корделия! – вскричал он. – Я думал, ты никогда не придешь. Где ты была?
– Ах, Брук, я не знаю… Я не ждала тебя сегодня, – она склонилась над ним.
– Не целуй меня. – У Корделии сжалось сердце, но Брук тотчас добавил: – У меня ужасная простуда. Поэтому папа отправил меня домой.
Она поцеловала его в лоб (поцелуй Иуды) – он весь горел. Заметил ли он что-либо?
– Что у тебя болит? Как обычно, горло?
– Нет, не то. – Он объяснил ей, что на прошлой неделе сильно простудился. Всю прошлую ночь прокашлял.
В поезде его бросало то в жар, то в холод.
– Необходимо срочно послать кого-нибудь в Полигон, – решила Корделия. – Роберт пропишет лекарство.
Обычное, почти материнское участие, выработавшаяся за два года привычка заботиться о Бруке.
– Я уже принял жаропонижающее, – пробормотал он, упорно отрицая возможность тяжелой болезни и в то же время всецело поглощенный своими ощущениями.
– Сейчас переоденусь, – сказала Корделия, – а потом пошлю кого-нибудь из прислуги. – Несколько секунд она выдерживала взгляд мужа. – Я попала в аварию, Брук. Мой кэб в тумане налетел на ограду.
– А? Это плохо. В восемь часов, когда я ехал с вокзала, был очень густой туман. У меня усилился кашель.
Ему было не до ее инцидента. Корделии стало нестерпимо стыдно.
Чемодан в гардеробной показался Корделии немым свидетелем обвинения. Она даже не позаботилась закрыть крышку; кто угодно мог догадаться о ее намерениях. Корделия повернулась к зеркалу. Ужас. Волосы заколоты кое-как; на лице бисеринки пота. Однако внутренне она успокоилась. Шок от приезда Брука уравновесил тяжкие испытания этого вечера. Она быстро умылась, переоделась, задвинула чемодан в угол. Ей было невдомек, каковы могут быть последствия возвращения мужа, да она и не думала об этом, а следовала привычной рутине; тело двигалось механически, без участия сознания. У Брука начался новый приступ кашля – густого, хриплого, лающего.
Корделия вернулась в спальню, но тотчас выскользнула из нее и сбежала вниз. В холле она столкнулась с тетей Тиш, та начала жаловаться на прислугу. Корделия быстро поздоровалась с ней и прошмыгнула мимо. На обратном пути тетя Тиш снова преградила ей дорогу. Пришлось терпеливо отвечать: "Да, тетя Тиш", "Нет, тетя Тиш", либо: "Хорошо, я с ними поговорю", – хотя она не вникала в суть жалоб. Скорей бы лечь в постель и забыть все случившееся в этот вечер.
Роберт Берч не замедлил приехать в Гроув-Холл. Не мог же он не откликнуться на призыв своих самых состоятельных пациентов. А возможно, не смел пренебрегать ими из-за истории с Маргарет. Высокий, сдержанный, ни красивый, ни безобразный, он вместе с Корделией поднялся наверх, поздоровался с Бруком, посетовал на туман. При виде врача Брук всегда превращался в комок нервов. Ему казалось, будто главное – убедить врача, что у него нет ничего серьезного, – тогда болезнь сама собой отступит. Роберт достал термометр и измерил Бруку температуру. 102° – хорошего мало, но неопасно для жизни. У Брука, как у ребенка, по всякому поводу поднималась температура. Берч прослушал легкие и сказал:
– Нужно полежать несколько дней в постели. Не нравится мне твой кашель, Брук. Ничего серьезного, миссис Фергюсон. Требуется обильное питье. Как только рассеется туман, откройте окно и проветрите помещение. Если вы отпустите со мной слугу, я передам с ним микстуру. Утром я вас навещу. Спокойной ночи.
Корделия внимательно следила за выражением его лица. На лестничной площадке Берч повернулся к ней.
– Мне очень жаль, миссис Фергюсон. Боюсь, что у меня плохие новости. У Брука двусторонняя пневмония.
Она недоверчиво уставилась на него. Если часто кричать: "Волк!"…Но на Берча непохоже.
– Значит ли это…
– Это значит, что Брук тяжело болен – по меньшей мере. С его сложением… А где мистер Фергюсон? Я имею в виду его отца.
– В Лондоне.
– Я пошлю ему телеграмму.
– Неужели так плохо?
Роберт Берч устремил взгляд глубоко посаженных глаз на стену.
– Хочу надеяться, что нет, но все может случиться. Как вы думаете, вам будет под силу заботиться о нем до утра?
– Конечно.
– Утром пришлю сиделку. Боюсь, что сегодня вам не сомкнуть глаз. Каждые два часа давайте ему глоток бренди. Если не будет ухудшения и вы не пришлете за мной раньше, утром заеду. В восемь часов.
* * *
"Вот и конец нашим мечтам о побеге, Стивен, – по крайней мере, сейчас. Только крысы бегут с тонущего корабля. Брук не сделал мне ничего плохого, если не считать того, что женился на девушке, прежде чем она поняла… Утром я напишу тебе, дорогой, ведь ты и сам не можешь покинуть Манчестер. Значит, отсрочка – на несколько дней, на неделю… или до тех пор, пока не объявится Дэн Мэссингтон. Может, он ранен? Я не брошу Брука в беде. Что, если эта болезнь станет решением проблемы? Чудовищная мысль! Я должна выдержать…"
