— Если бы не Фанни, то какая-нибудь другая сделала бы то же самое, — заметил он. — Ты не могла морочить ему голову всегда, до бесконечности.
Урсула всхлипнула и расплакалась. Вот уж от кого не ожидала. Мистер Ллевелин издал неопределенный звук, который означал одновременно недоумение и сочувствие. Затем стал вполголоса ей что-то говорить. Сначала слов понять было нельзя, до меня доходил лишь успокаивающий тон. Кажется, он возымел свое действие, потому что всхлипывания стали реже и реже. Наконец, стало возможным различить слова Эдмонда.
— Тебе нужно пойти и поговорить с Кенетом и все выяснить, — произнес Эдмонд. — Ему будет гораздо лучше с тобой, чем с Фанни.
Господи. Неужели Эдмонд хотел, чтобы доктор Родес разорвал помолвку с Фанни ради его старшей сестры? Это было уже непонятно. Что происходило с мистером Ллевелином? Неужели он не в состоянии трезво рассудить, что Фанни просто поддержала человека, которому Урсула в течение длительного времени не давала четкого ответа на предложение, а по существу, была решительно настроена отказать?
А Урсула тоже хороша. Если бы она подумала о том, что предложение, высказанное только что братом, по отношению к ее младшей сестре жестоко, она не стала бы об этом говорить. Но пока что Урсула боялась одного, что все ее усилия окажутся напрасными.
— Он не посмотрит на меня во второй раз, — сказала она брату. — Фанни окрутила его, у нее все хватки от матери.
— Как жаль, — посочувствовал ей брат. — О, Господи. Урсула, дай ему несколько месяцев, и он придет в себя.
— Они поженятся задолго до того, — слезливо возразила Урсула. — А он никогда не разведется с ней. Он слишком порядочный, чтобы уходить от ответственности. Даже если поймет, что это плохой брак. Проклятье! Клянусь, бывают времена, когда я желаю, чтобы она совсем не родилась. Или чтобы она сломала себе шею тогда, когда упала с лошади Кенета.
Раздался ее приглушенных смех. Потом все смолкло.
— Будь благодарен судьбе за то, что таких, как она не двое, — вдруг сказала Урсула.
Эдмонд ничего не ответил, и они несколько шагов сделали молча.
— Если бы ты убил ее, Эдмонд, я бы не винила тебя, — вдруг нарушила молчание Урсула.
— Так же, как и я не винил тебя, — отозвался он. — Но хватит об этом.
— Ты думаешь, что ничего не получится с этим бизнес сеансом? — спросила ни с того ни с сего Урсула. — Ничего в самом деле?
— Вчера я сказал бы, что ничего, — ответил Эдмонд. — А сегодня я не уверен.
Их голоса стали затихать. Видимо, они удалялись в свое фамильное крыло. Они продолжали о чем-то говорить, но слов я расслышать уже не могла.
Первое, о чем я подумала, когда голоса совсем стихли, это как хорошо, что они не заметили мою приоткрытую дверь. Урсула заплакала как раз тогда, когда они подходили к двери.
А затем я стала обдумывать все то, что случайно услышала от Ллевелинов. Мне хотелось посочувствовать Урсуле. Так я, пожалуй, и сделала бы, не скажи Урсула своих жестоких слов-пожеланий. А самое главное это то, что каждый из них считал другого способным на убийство мачехи.
И каждый был способен оправдать убийство. Теперь вместо жалости к Урсуле с ее расстроенной жизнью я почувствовала страх за Фанни.
Утром, выйдя из комнаты для завтраков, я сразу направилась к фоне с винтовой лестницей, чтобы здесь подняться наверх. Коридор был пуст. Кажется, я единственная, кто любил рано вставать. Я уже начала привыкать к тому, что за завтраком так спокойно. Получалось, что мои неспокойные мысли плохо действовали на мой сон, зато помогали желудку.
По обе стороны коридора двери пустующих комнат. Стук моих каблуков отражался от дальних стен и возвращался ко мне.
Вдруг из одного из залов вышел мистер Ллевелин и появился прямо передо мной. Его высокая фигура закрыла проход. Я испугалась так сильно, что даже уронила книгу, которую несла. Мистер Ллевелин даже не моргнул глазом, словно все так и должно было быть. Просто он наклонился, поднял книгу и оставил ее в своей руке, держа за корешок. Это была книга с видами Дорсета, я взяла ее у Фанни. Но мистера Ллевелина не интересовала книга, он посмотрел вдоль коридора, за мою спину, не сопровождал ли кто меня. Убедившись, что там никого нет, он посмотрел на меня.
— Мисс Кевери, вы не уделите мне несколько минут? — спросил он с должной корректностью.
— В чем дело? — спросила я осторожно, не зная еще, что может за этим последовать.
Бесстрастное выражение его лица ничего не говорило мне.
— Не могли бы мы пройти в кабинет? — предложил он.
Я колебалась.
— Уверяю вас, не стоит беспокоиться, — произнес он успокаивающим тоном.
Увы. Вежливого и респектабельного хозяина имения я считала очень даже способным причинить беспокойство. Имела возможность убедиться в этом. С тех пор каждой своей нервной клеткой проверяла, нет ли подвоха. Особенно после недавних шалостей на поляне.
Неохотно я позволила провести себя в его спартанский кабинет. Дневной свет не улучшил его. Войти в его кабинет было все равно, что войти в средневековую келью к настоятелю монастыря. Единственное, чем отличался кабинет мистера Ллевелина от кельи настоятеля, так это отсутствием деревянного креста, который должен был висеть на оштукатуренной стене.
— Если это имеет отношение к делу, что случилось вчера… — начала я.
— Нет, — успокоил мистер Ллевелин. Он вытащил из угла тяжелое кресло эпохи короля Иакова I и поставил его ближе к столу, так чтобы теперь оно возвышалось над ним. Затем пригласил меня удобно устраиваться в нем. Крайне удивленная всеми этими любезностями, я сделала все то, о чем просил хозяин кабинета.
Между тем, мистер Ллевелин сцепил руки за спиной в замок и несколько раз прошелся по кабинету взад, вперед. Затем пристально посмотрел на меня. Не знаю, почему он так изучал мое лицо. Создавалось впечатление, что искал в нем то, чего не видел раньше, что просмотрел. Его откровенно внимательный и по крайней мере не враждебный взгляд никак не изменили моего скверного расположения духа. Неужели я должна всегда чувствовать себя неловко с этим человеком? Неужели, находясь рядом с ним, я должна всегда проверять пуговицы на своей блузке или дотрагиваться до прически и думать, не выпали ли тяжелые пряди волос и не упали ли на спину?
— Вы что-то хотели сказать? — напомнила я. Во мне кипела решимость закончить это изучение меня, которое лично мне не доставляло ничего, кроме внутреннего дискомфорта.
— Я еще что-то такое совершила, чем огорчила вас? — уточнила я.
Он глубоко вздохнул, задержал воздух на какое-то время, затем выпустил его. Получилось некое подобие лирического вздоха.
