побаивался.
Леди Арабелла ему очень нравилась, а вот холодная язвительная леди Коул — нет, но он решил, что оказанное ему снисхождение — короткая беседа — станет для него печатью одобрения.
Его даже приняли при дворе. Для этого ему привезли несколько ливрей и через две недели после отъезда Йовилов из Лондона доставили в Карлтон-хаус для частной аудиенции у принца-регента. Главным ходатаем Дариена здесь выступил брат регента герцог Йорк, верховный командующий армией, искренне доброжелательный к нему.
Регент производил впечатление человека холодного и спокойного. Дариен ценил оказанную ему честь и то, что это означало для его компании, но пришлось изо всех сил удерживать контроль над собой. Необъятными размерами и манерой держать себя регент поразительно напоминал Пупа, и Дариен пожалел, что не стал свидетелем той встречи двух Принни.
Даже искусство пришлось задействовать. Лак Армиджер вовсе не сбежал с деньгами, а упорно работал над его заказом. В безжизненный эскиз с изображением коня он привнес движение, и получилось так, что всадник и конь словно рвутся в бой. Дариен сразу оплатил заказ. Мария решила, что картина должна быть выставлена в галерее как живописный образ прославленного Кейва.
Дариен нашел ее идею странной, но спорить не стал: ей виднее.
Между тем Пуп женился на Элис и устроил по этому поводу грандиозный свадебный завтрак. На медовый месяц молодые отправились за город, пожить в коттедже у лорда Ардена. Дариен очень скучал без Пупа. На него снова опустился сумрак Кейв-хауса, и призраки вернулись, но в остальном все было прекрасно.
Дариен только не мог понять, почему с самого утра прячется в своем кабинете среди груд не разобранных бумаг и злоупотребляет бренди. Ключом к этому могло бы быть серебряное перышко.
Дариен взял его и повертел из стороны в сторону. Перышко зацепилось за аксельбант маскарадного костюма. Раньше он не замечал за собой подобной сентиментальности, но больше у него от нее ничего не осталось.
Была и еще одна очень серьезная проблема. Уже больше месяца он ничего не слышал о Фрэнке, и это его очень беспокоило. После наведения справок в Адмиралтействе он выяснил, что в настоящее время не ведется никаких кампаний, в которых брат мог бы принять участие, и его беспокойство усилилось. Оставалось одно: самому отправиться на Гибралтар.
Отставив в сторону бренди, Дариен с тоской взглянул на книги и документы, лежавшие перед ним. Он оставил пока попытки разобраться с описью имущества ради того, чтобы подготовиться к своей работе в парламенте. Ему предстояло овладеть пониманием множества тем, по которым придется голосовать. Учитывая, что греческий и латынь в него уже вбили в Харроу, работы предстояло не так много, но это было необходимо для того, чтобы войти в высшее общество и стать, наконец, достойным Теи. Ради этого он готов на все.
Больше месяца Тея ничего не слышала о Мэдди, но тут от нее пришло письмо. Она отправилась на террасу, откуда открывался восхитительный вид на озеро с лебедями, чтобы спокойно прочитать. Она ожидала, что кузина просто сообщит непристойные слухи, но вместо этого получила набор злых и напыщенных тирад.
«Дорогая Тея! Со мной так дурно обращаются! Мама решительно настроена против Фокса, притом совершенно без причины. Какое значение может иметь то, что у него нет ни состояния, ни титула? У меня есть приличная доля, а наша семья весьма влиятельна, чтобы обеспечить ему доходную должность. Кроме того, я уверена, что в один прекрасный день он обязательно получит титул. Как будто меня когда-то волновало что-то подобное!
Да, он хочет жениться на мне! Я просто aux anges — на седьмом небе, если помнишь французский. Или была бы там, если бы он не сидел сейчас в этом жутком Ланкашире, а мама не запретила бы мне писать ему. (Я все равно пишу ему каждый день.) Только маман совсем: написала еще и отцу, и тот запретил мне все контакты. Больше всего мне не хочется его раздражать, поэтому молюсь, чтобы он ничего не узнал. Если бы ты была в Лондоне, я бы через тебя могла переправлять письма. А ты вообще-то собираешься возвращаться? Да и с Дари, наверное, уже все в порядке…»
Действительно, после трех недель, проведенных в Лонг-Чарте, Дари окончательно пришел в себя и был готов вернуться в Лондон. Тея не могла возражать. Проблемы Канема Кейва касались его непосредственно, и он должен был сделать все, что в его силах, чтобы ему помочь. Герцог уже вернулся в город, чтобы продолжать участвовать в работе парламента. Тея тоже могла вернуться, но заявила, что предпочитает остаться в деревне. Герцогиня одобрила ее решение.
Вероятно, для нее это было самое большое испытание силы воли — такого еще не выпадало. И не из-за Дари: с ним все в порядке, да и связи между ними ослабли. Тея по-прежнему любила брата, но у него была своя жизнь, и ему явно не хватало Мары, которая служила для него дополнительной опорой. Письма, которыми они обменивались каждый день, стали предметом подтрунивания.
Все ее искушения исходили от Дариена. Но теперь она получила небольшую награду за свою несгибаемую силу воли. В Лондоне Мэдди постоянно пыталась бы вовлечь ее в свои интриги, как уже случалось прежде, поэтому Тея благодарила Небеса за то, что осталась в стороне, хотя история, изложенная в письме кузины, больно жалила:
«Лорда Дариена теперь можно встретить повсюду. Кажется, ему удалось заставить всех забыть позор его семьи. В отсутствие Фокса я развлекаюсь с Псом как только возможно…»
Тея смотрела на плавно скользивших по глади воды лебедей и старалась не думать о Леде.
Ей удалось устоять перед настойчивым желанием броситься в Лондон: они дали друг другу обещание. Надо подождать и посмотреть, куда их заведут чувства.
Вернувшись после тренировки у Джексона, Дариен обнаружил письмо с приглашением к Николасу Делани. По сравнению с остальными «балбесами» он меньше всех был настроен оказывать поддержку Кейву. Вероятно, его мало заботило, чем развлекается высшее общество, но, кроме того, как считал Дариен, он держался в стороне еще и потому, что чувствовал неприязнь от своего бывшего одноклассника.
Так и было. Особенно сильно Делани раздражал Кейва в Харроу. И не какими-то конкретными поступками. Просто Делани держался спокойно и уверенно, что несвойственно подростку четырнадцати лет. Его уверенность в себе сильно отличалась, например, от уверенности Ардена, которая основывалась на богатстве и обладании властью в будущем, или уверенности Болла — бастиона великолепия. Он просто всегда оставался самим собой, и это не
