– Я люблю тебя, – прошептал Гарри. Он вовсе не собирался говорить это прямо сейчас. Он все время планировал, что скажет ей об этом, делая предложение. Но он не мог иначе. Это росло и ширилось внутри него, бурлило и жгло, он никак не мог удержать это в себе. – Я люблю тебя, – повторил он снова. – Люблю.
Она дотронулась до его щеки.
– Я тоже люблю тебя.
Несколько секунд он не двигался, только во все глаза смотрел на нее, пытаясь продлить это мгновение, позволить ему пропитать каждую клеточку его тела. А потом его накрыла совсем другая волна, первобытная и яростная, и он прижал Оливию к себе, целуя с жаждой мужчины, заявляющего свои права на женщину.
Гарри всего было мало – ее прикосновений, ее запаха, ее вкуса. Напряжение и желание туго переплелись в нем. Внезапно все вокруг исчезло – и контроль, и чувство благопристойности – все, кроме нее.
Его руки мяли ее одежду, пытаясь добраться до теплой и нежной кожи.
– Ты нужна мне, – простонал он, скользя губами от щеки по подбородку к шее.
Они закружились, двигаясь прочь от окна, и Гарри спиной почувствовал, что уперся в дверь. Он взялся рукой за ручку, повернул, и они ввалились в комнату, запинаясь и спотыкаясь, но все же держась на ногах.
– Где мы? – спросила Оливия, задыхаясь.
Он захлопнул дверь. Защелкнул замок.
– Неважно.
Потом схватил ее и прижал к себе. Ему следовало быть нежным, даже осторожным. Но он ничего не мог с собой поделать. Впервые в жизни его вела сила неподвластная никакому контролю. Сопротивляться было невозможно. Весь мир Гарри сузился до размеров вот этой, единственной женщины, до их тел и до необходимости показать ей – самым непреложным в мире способом – как он ее любит.
– Гарри, – выдохнула Оливия, прижимаясь к нему. Сквозь одежду он чувствовал каждый изгиб ее тела, и ему следовало… он не мог остановиться.
Он должен был почувствовать ее. Познать ее.
Он произнес ее имя и не узнал собственного голоса, хриплого от желания.
– Я хочу тебя, – прошептал он. А когда Оливия застонала в ответ и нашла губами мочку его уха, он коснулся губами ее собственного ушка и повторил:
– Я хочу тебя немедленно.
– Да, – ответила она. – Да.
У него перехватило дыхание, он отступил на шаг и взял ее лицо в ладони.
– Ты понимаешь, что я имею в виду.
Она кивнула.
Но этого было недостаточно.
– Ты понимаешь? – спросил он, звенящим от страсти голосом. – Скажи это вслух.
– Я понимаю, – чуть слышно выговорила она. – Я тоже хочу тебя.
Он все еще не двигался, он боялся перейти последнюю грань рассудка… приличия. Он уже знал, что готов посвятить ей всю жизнь, но еще не произносил клятвы в церкви, перед лицом ее родственников. Но, бог мой, если она собирается его останавливать, пусть сделает это прямо сейчас.
Она замерла. Несколько мгновений она даже не дышала, а потом взяла его лицо в ладони, повторив его собственный жест. Их взгляды встретились, и он увидел в ее глазах любовь и доверие – столь огромные и столь глубокие, что ему стало страшно.
Как он сможет стать достойным всего этого? Как он сможет быть уверен, что она с ним спокойна и счастлива, что она ежедневно, ежеминутно знает, как сильно он ее любит?
Она улыбнулась. Сначала нежной, затем умной, и, возможно даже, немного лукавой улыбкой.
– Ты собираешься просить моей руки, – прошептала она. – Ведь так?
От потрясения у него открылся рот.
– Я…
Но она приложила к его губам палец.
– Молчи. Просто кивни, если это правда.
Он кивнул.
– Не проси сейчас, – потребовала она так торжественно, будто была богиней, и смертные исполняли любую ее волю. – Сейчас не время и не место. Я хочу, чтобы мне сделали предложение как подобает.
Он снова кивнул.
– Но… если я буду знать, что ты собираешься просить моей руки, я, возможно, позволю убедить себя, что можно…
Другого разрешения Гарри не потребовалось. Он снова прижал ее к себе для обжигающего поцелуя, пальцами нащупывая затянутые в шелк пуговки у нее на спине. Они расстегивались легко, и через несколько секунд платье с шелестом упало к ее ногам.
Она стояла перед ним в сорочке и корсете, и светлая ткань мягко блестела в лунном свете, льющемся через незанавешенный верхний полукруг единственного в комнате окна.
Она была так красива, так чиста, так божественно воздушна – ему захотелось замереть и пить ее взглядом, хоть тело и горело от желания к ней прикоснуться.
Он сорвал с себя пиджак и ослабил узел галстука. А она просто стояла и тихо наблюдала за ним огромными от удивления и восторга глазами. Он расстегнул несколько верхних пуговиц на рубашке, ровно столько, чтобы можно было стянуть ее через голову, а потом, в последней вспышке разума, аккуратно сложил рубашку на стуле, чтобы она не помялась. Она издала легкий смешок и закрыла рот рукой.
– Что?
– Ты такой аккуратный, – сказала она, явно смущенная тем, что приходится на это указывать.
Он демонстративно бросил взгляд через плечо.
– За этой дверью четыре сотни людей.
– Но ты же меня соблазняешь!
– Я не могу делать это аккуратно?
У нее вырвался еще один смешок. Она наклонилась, подняла платье и протянула ему.
– Ты не откажешься сложить и его тоже?
Он сжал губы, чтобы не расхохотаться. Молча протянул руку и взял платье.
– Если у тебя начнутся проблемы с деньгами, – сказала она, наблюдая, как он вешает платье на спинку стула, – вспомни, что для старательной личной горничной всегда найдется работа.
Он повернулся к ней, и один уголок его рта неумолимо пополз вверх. Постучал себя по левому виску у самого уголка глаза и проговорил:
– Я же не различаю цвета, ты забыла?
– Ой–ой–ой! – она всплеснула руками, с неимоверно благопристойным видом. – Тогда ничего не получится.
Он шагнул вперед, пожирая ее глазами.
– Я мог бы компенсировать этот недостаток чрезвычайной преданностью своей госпоже.
– Верность и преданность всегда высоко ценились в слугах.
Он подошел ближе, совсем близко, так что его губы почти касались уголка ее рта.
– А в мужьях?
– В мужьях они ценятся чрезвычайно, — прошептала она. Дыхание у нее сбилось, а от трепета ее кожи у него закипела кровь.
Он протянул руку к завязкам корсета.
– Я очень верный.
Она отрывисто кивнула.
– Хорошо.
Он потянул за ленточку, развязал бант, а потом просунул палец под узелок.
– Я знаю слово «верность» на трех языках.
– Правда?
Правда, и он не боялся, что она об этом узнает. Он хотел заниматься с ней любовью на всех трех языках, но решил, что для первого раза лучше придерживаться английского. Ну, то есть, в основном.
