Не открывай никому, что ты в тот вечер была в театре: это будет трудно объяснить. Я признался отцу, что мы должны были вместе покинуть Манчестер. Он был недоволен, но я убедил его, и в конце концов он пообещал доверить мне управление театром в Лондоне.
Конечно, сейчас ведется расследование; я еще и поэтому не хочу, чтобы ты была замешана. Я рассказал отцу все, как есть.
О, моя радость, как я жажду вновь увидеть тебя!
Стивен."
* * *
Брук пережил этот день. На него было страшно смотреть. Он не знал ни минуты покоя, если не считать одного-двух промежутков наркотического сна. Все остальное время он метался, срывал простыни, силился встать, жаловался на неудобные подушки. Его состояние было чем-то средним между беспамятством и полным сознанием. Можно было только диву даваться, какие ресурсы таил в себе этот слабый и, казалось, нежизнеспособный организм. Словно залежи спрятанной в недрах его существа энергии вырвались наружу; за день сгорали запасы, накопленные за многие годы.
К вечеру Корделию сменил мистер Фергюсон, но Бруку это не понравилось. Он полусидел, прислонившись к горе подушек, смотрел в темный угол и спрашивал о Маргарет. И только с приходом Корделии послушно лег на спину, как будто осознав границу между кошмаром и реальностью.
В полночь ему снова дали снотворное, и он немного поспал, а пробудившись, внимательно следил за всеми движениями Корделии и позволил дать себе глоток бренди.
Потом он издал нервный смешок и произнес: "Когда я женюсь? Если я женюсь, ты хочешь сказать?" Пауза. Он вперил в Корделию мрачный взор. "Кто? Блейки? Ничего себе! Какой контраст – после Мэссингтонов из Олдерли-Эджа, не правда ли?"
Он говорил так отчетливо, словно находился в полном сознании, и это рвало Корделии сердце.
– Тихо, дорогой, не нужно столько разговаривать. Ляг, отдохни.
– Но я должен говорить, Корделия! Причем тут мистер Слейни-Смит? Нет, нам не нужна еще одна больная… До чего надоело валяться! Дай мне еще выпить.
Он только что хлебнул бренди, но Корделия дала ему еще – лишь бы перестал бредить. Брук беспокойно заворочался: ему было жарко в шерстяной фуфайке. И вдруг закашлялся. Корделия держала его, уверенная, что он скоро умрет. Когда приступ кончился, Брук взмолился:
– Поставь на тумбочку… микстуру от кашля… Понадобится… я возьму…
– Я уже сказала, Брук: тебе это вредно.
Чтобы отвлечь его от лекарства, она начала болтать всякую чепуху о доме и саде. Кроме того, это было нужно ей самой. Не так лезли в голову непрошеные мысли. Они налетали, точно стая стервятников, улетали и вновь возвращались. "Признавайся себе в этом или не признавайся, а Брук – помеха нашему счастью. С его смертью отпадут возражения отца Стивена, необходимость побега, опасность скандала и бесчестья. Брук никогда не любил меня, это был план его отца. Нет никаких сомнений, они досконально изучили подноготную нашей семьи, делая особый упор на здоровье. Чтобы не попалась вторая Маргарет. Хватит с нас болезненных женщин, теперь нам нужен кто-нибудь помоложе и покрепче здоровьем. Все равно, кто.
Я стала жертвой замысла, при котором не приняли в расчет мое собственное счастье. И если я стану искать свою дорогу к счастью, их мир сокрушит меня. Но это неважно. Все равно мое место – не здесь, а рядом со Стивеном, куда бы он ни направился. Наше хрупкое счастье… наша жизнь…"
– Господи! – выдохнула Корделия, очнувшись от грез. Она подошла к камину и поворошила поленья.
Не было никакого соблазна. Никакого импульса к действию. Одни лишь мысли, не дававшие ей покоя. Она представила себе – перед Бруком лежит больная, беспомощная женщина, с черными волосами и тонким лицом, постоянно жалующаяся на свою жизнь, не пришедшаяся ко двору… а возле кровати стоит здоровый Брук, и эта женщина – помеха на пути к свободе…
Ее внимание привлек какой-то слабый звук. Корделия подняла голову и увидела, как Брук крадется к столу, на котором стоял пузырек с лекарством от кашля. Откуда только силы взялись? Он двигался, как призрак, приняв отчаянное решение.
Корделия вскочила на ноги, подбежала к нему и схватила за руку.
– Дорогой мой…
– Оставь меня в покое! – не крик, а дуновение ветерка; толкни – и нет его…
– Пожалуйста, Брук! – он рухнул, как подкошенный, ей на руки, но продолжал тянуться за бутылочкой. Чтобы он успокоился, Корделия вложила пузырек ему в руку и отвела его обратно. Для этого потребовались все силы. Брук повалился на кровать, дрожа всем телом и забыв о своей первоначальной цели. Корделия отнесла лекарство от греха подальше, вернулась к мужу, укрыла его костлявые ноги. Брук снова лежал на спине, обложенный подушками. Жизнь в нем еле теплилась. Он силился что-то сказать.
– Они… обещали… опубликовать мои стихи…
– Я очень рада, Брук. Уверена, они будут иметь успех.
– Нагнись, я… – она наклонилась к нему, он прошептал: – Мне очень жаль… столько хлопот, дорогая… туман вреден…
– Да. Очень вреден.
– Я не составил… завещания, Делия. Как-то… боялся… Но папа… позаботится… чтобы все было в порядке.
– Да, дорогой. Но ты поправишься.
– Слишком поздно. Я так устал. Вы с папой… поладили друг с другом, да?
– Да, – ответила Корделия.
– Я рад. Ты не такая, как… Маргарет. Она… не пыталась понять отца. Он очень добр… если попробовать понять…
– Конечно, дорогой. Но тебе вредно столько разговаривать.
– Я должен… Я люблю тебя, Делия… хочу, чтобы ты была счастлива. Когда я уйду… я уже не увижу солнца.
– До рассвета всего два часа, – возразила она.
– Не плачь, дорогая. Все будет… хорошо. Прошлой ночью… во сне… я пил чай в саду… с мамой. Она была совсем молодая… как будто… Она сказала: "Наконец-то, Брук. Я ждала тебя".
Он некоторое время молчал, сжимая ее руку. Прощальное пожатие. Время от времени его рука дергалась. Потом он попросил:
– Поцелуй меня, Делия.
Она снова наклонилась и исполнила его просьбу.
– Ты славная девушка, – прошептал Брук. – Слишком хороша для меня. Возможно, ты снова… выйдешь замуж… у тебя будут дети… Я не возражаю.
– Хочешь, я позову отца?
– Нет. Так лучше… с тобой. Подержи меня за руку, Делия. Я… Отец Небесный, прими раба Твоего… Это совсем не страшно. Я умираю…
Его пожатие ослабело, и он провалился в сон. Холодный пот на его лице высох; рот остался открытым. Корделия сидела рядом и наблюдала за ним. Иногда до нее доносилось его слабое дыхание.
Когда утром приехал мистер Плимли, он сказал, что температура начала снижаться и появилась слабая надежда на выздоровление.
