— Вы оскорбляете меня, месье, вашей ложью, — прошипела она, тряся перед коннетаблем указательным пальцем. — Отворите дверь или отойдите в сторону, и я сама это сделаю.
Голос Монморанси звучал утешительно.
— Мадам, вы не в себе. Будьте добры, не так громко, вы разбудите детей.
— Детей! — Диана задохнулась от возмущения. — Я единственная, кто думает о детях.
Она подалась вперед, опираясь на костыль, и постаралась подобраться к двери.
— Откройте сейчас же, или я сама это сделаю! Мне надо видеть мадам Флеминг.
Дверь за Монморанси зашаталась, заставив его отступить, и он почти столкнулся с человеком, вышедшим из комнаты гувернантки. Это был мой муж. В отличие от Дианы Генрих был в расцвете лет: продолговатое красивое лицо, густая темная борода. Выражение глубокого расслабления, которое бывало у него после особенно удачной охоты, подчеркивало привлекательность. Волосы были спутаны, дублет на бедрах немного приподнят. Увидев Диану, он одернул одежду. В комнате гувернантки было темно, и Монморанси постарался загородить проем спиной.
Поняв, что подозрения были ненапрасными, Диана болезненно сморщила лицо. Все трое потрясенно молчали.
— Ваше величество! — наконец воскликнула Диана. — Как вы здесь оказались?
Генрих уставился на ковер под ногами.
— Я не сделал ничего дурного, — пробормотал он так тихо, что я напрягла слух. — Я лишь говорил с дамой.
Бедный бесхитростный Генрих не смог быстро придумать разумное объяснение.
— Говорили! — бросила Диана. — Разрешите мне спросить у мадам Флеминг о теме вашей беседы.
Она снова собралась отворить дверь, но грузный Монморанси не позволил.
— Это никуда не годится, — упрекнул он Диану. — Вы не имеете права так обращаться с королем.
Генрих грозно на него взглянул, и Монморанси тотчас примолк.
— Ваше величество, — произнесла Диана, уже не так громко, но с не меньшим негодованием, — такое поведение я рассматриваю как предательство ваших друзей де Гизов и их племянницы королевы Марии. Вы предали и вашего сына-дофина, потому что ему суждено жениться на девочке, у которой такая гувернантка. А что до меня, то я даже не могу выразить обиду, которую вы мне нанесли.
Я отметила про себя, что о предательстве королевы она даже не вспомнила.
— Я никого не хотел обидеть, — оправдывался Генрих, все так же избегая смотреть на Диану. — Будьте добры, давайте обсудим это завтра. Не надо этого делать здесь, в холле, мы можем разбудить детей…
— Но именно ради их блага я должна забить тревогу. — И Диана обрушила свой гнев на коннетабля. — Мне рассказывали, что вы, господин Монморанси, поощряли такое поведение. Вы предали де Гизов, а тем самым и его величество, ваша нелояльность всех опозорила. — Опираясь на костыль, Диана развернулась к Генриху. — Разве вы не видите, сир, что их племянница, невинная маленькая Мария, находится на воспитании у шлюхи? Что они испытают, когда узнают правду? Если бы коннетабль заботился о ваших интересах, он бы посоветовал вам держаться подальше от этой женщины.
— Это не его вина, — робко возразил Генрих. — Во всем виноват я. Простите меня, мадам, не сердитесь. Не могу переносить ваше недовольство.
Диана вздернула подбородок, тотчас приняла достойный и властный вид и заявила Монморанси:
— Вы плохо служили королю и опозорили его друзей. Не попадайтесь мне на пути, месье, не говорите мне ни слова, я вас все равно не услышу.
Монморанси, разгневанный, но прикусивший язык, посмотрел на короля в поисках защиты. Тот отвел глаза и кивнул коннетаблю, приказывая удалиться.
Над квадратной челюстью Монморанси заходили желваки, но он был воспитанным человеком, умеющим держать себя в руках. Он быстро ушел.
Я неподвижно стояла в коридоре. Заметив меня, Монморанси вздрогнул, но я приложила палец к губам. Он мог предупредить Генриха, однако все еще злился на Диану и, возможно, надеялся, что она сболтнет что-нибудь и распалит мою ненависть. Монморанси отправился дальше, оставив меня подслушивать.
Когда он удалился, Диана первой подала голос, оскорбленный и неуверенный.
— Вы ее любите?
На лице Генриха появилось то же выражение, какое я увидела, когда он впервые признался в своей любви к Диане.
— Нет, — прошептал он. — Конечно же, нет. Это был просто… зов плоти, ничего более. И мне стыдно. Я надеялся покончить с этим, прежде чем причиню кому-то боль. Прежде чем обижу вас. Но сейчас я могу лишь просить у вас прощения.
Диана холодно глядела на короля.
— Не у меня, сир, надо просить прощения, а у ваших дорогих друзей де Гизов и у маленькой Марии.
Король помолчал и ответил:
— Обещайте, что ничего не скажете Гизам.
— Я ничего никому не скажу, если вы пообещаете, что это преступление более не произойдет.
Мой муж протяжно вздохнул, сожалея об отказе от удовольствия, но справился с собой и посмотрел своей фаворитке прямо в глаза.
— Клянусь перед Богом, подобного не повториться.
Диана удовлетворенно кивнула, словно монархом была она, а не он, и двинулась прочь, опираясь на костыль.
Генрих тихо ее окликнул:
— Может, вы?..
Он не закончил фразу. Диана не повернулась.
— Я буду у себя, рядом с королевскими апартаментами, — сообщила она с упреком в голосе.
Генрих услышал в ее словах отказ. Плечи его поникли, и он повернулся, чтобы уйти. Диана направлялась к винтовой лестнице, ведущей к моему крылу, а муж пошел в противоположную сторону и быстро исчез из виду. Диана ступала медленно, все ее внимание было направлено на костыль. Она не замечала меня, спрятавшуюся в тени. Я хотела порадоваться, что наконец-то моя соперница на себе испытала горечь, которую я глотала столько лет. Тем не менее, когда наши глаза встретились, в них я увидела себя, раненую и нелюбимую.
Думаю, мое лицо выражало сочувствие, потому что Диана, кажется, смягчилась. Она поклонилась, насколько ей позволяла больная нога, и прикрыла рукой шею, скрывая дряблую кожу под бриллиантовой брошью.
К концу декабря я поняла, что снова беременна, и на Рождество решила поделиться этой радостной новостью с мужем. В то утро я пошла в королевскую детскую в сопровождении Жанны, Дианы, мадам Гонди, трех фрейлин и одного слуги. Такая толпа понадобилась для того, чтобы донести подарки детям, включая и большую деревянную лошадку с гривой. Жанна, как и всегда, с удовольствием меня сопровождала: она мечтала о собственных детях.
Утро выдалось серым и облачным, высокие окна замка смотрели на двор с пожухлой травой и голыми деревьями. Но в детской было празднично: горели свечи в канделябрах, танцующее пламя отражалось в оконных стеклах и играло на мраморном полу, в очаге пылало большое полено. На длинном столе лежали горы глазированных каштанов, грецкие орехи, яблоки, инжир и пирожные.
