Он все еще не доверял самому себе. Не доверял ей. И это усилило ее тягу к нему, сознание необходимости уверить его, что ее чувства к нему затмевают все прочее.
– Красавица Шей, – прохрипел он, целуя ее грудь, вызывая в ней сладкую муку, которую она едва могла вынести. О его желании говорил голос, руки, но она знала, что вслух он никогда ей не признается.
Шей ощущала жар его влажного тела, его чувственный зов и придвинулась ближе, отдаваясь ему, – другого способа сблизиться с ним, стать частью его самого у нее не было. Когда он овладел ею, ее тело выгнулось дугой, чтобы слиться с ним, мод строиться под его требовательный ритм. Ноги сплелись вокруг его бедер, позволяя ему еще глубже проникнуть в нее; она двигалась с ним в такт, уносясь в головокружительном вихре, а потом ее тело всколыхнулось в конвульсии, и она почувствовала, что он опустошен. Одна волна наслаждения следовала за другой, даря ей полноту пережитых минут, она трепетала от каждого нового натиска, все еще сжимая лоно, не в силах его отпустить, не в силах расстаться с ощущением, что он полностью владеет ею. Он содрогнулся, опалив жарким дыханием ее шею, пытаясь обрести утраченный самоконтроль, к которому всегда упорно стремился.
Шей слегка повернула голову и дотронулась до его губ, пытаясь поведать ему о том чуде, которое только что свершилось. Это был удивительно нежный поцелуй, и Рейф снова вздрогнул, губы его затрепетали, прежде чем он отстранился от нее со стоном, в котором прозвучал и протест, и боль.
Она подняла руку и отвела прядь волос с его лица, стерла пот со лба. Ей хотелось что-то сказать, но она отчаянно боялась, что он отвергнет ее слова. Отвергнет ее. Поэтому она просто положила голову ему на грудь и удивилась, когда его руки обняли ее властно и крепко.
Не прозвучало ни слова. Ни одного обещания. Ни одного заверения, в которых она так нуждалась. И Шей поняла, что по существу ничего не изменилось. Между ними лежала пропасть, которую никогда не перейти. Пропасть, которая звалась Джек Рэндалл.
Рейф осмотрел лапу медвежонка. Порезы заживали, заражения раны не произошло.
Он вновь наложил на поврежденную лапку шину и завязал крепче, чем прежде, так, чтобы мать или сам медвежонок не сумели легко ее сорвать. Это все, что он мог сделать.
Медвежонку пора было возвращаться к матери, в лес, где он родился. Медведица по-прежнему бродила вокруг хижины и рано или поздно обязательно кого-нибудь зацепила бы. Да и медвежонку не годилось привыкать к зависимости от людей, которые вскоре должны были покинуть эти места.
Рейф увидел печаль в глазах Шей. Она успела привязаться к малышу. Рейф часто видел, как она убаюкивает его, поет ему песни. Что ж, это было вполне естественно: она чувствовала себя здесь очень одиноко.
Так одиноко, что делила с ним постель. Ей было так тоскливо и страшно, что она согласилась бы на любую компанию. Он не обольщался на этот счет – только тоской и одиночеством объяснял все, что случилось между ними.
Как бы ему ни хотелось, он не мог позволить себе думать иначе.
Рейф взглянул на медвежонка у нее на руках. Лиходей, мысленно называл он малыша, но ни разу не упомянул прозвище вслух. Не хотел, чтобы Шей узнала кличку, а то ей трудней было бы расстаться со зверьком. Это он был человеком, лишенным душевного тепла. Это он не хотел ни к кому привязываться, не нуждался ни в ком. А Шей нуждалась. Поиски отца служили тому доказательством.
– Ты в самом деле считаешь, что с ним будет все в порядке в лесу? – спросила Шей, оглаживая толстый мех медвежонка, который тем временем покусывал ее другую руку.
– Думаю, что медведица как следует о нем позаботится, – сказал он.
– А как же его лапка?
– На маленьких все легко заживает.
– Мне будет его не хватать, – грустно сказала она. – И Абнеру тоже.
Абнер привык спать рядом с медвежонком, после того как один раз подбежал к нему, чтобы схватить крошку печенья, которое тот разбросал по полу. Медвежонок как раз спал, и Абнер подполз к нему и примостился возле его толстого животика. Потом он так часто делал, а медвежонок не возражал.
– Он найдет новое теплое место, – с кислым видом произнес Рейф.
Он заметил ее быстрый вопросительный взгляд. Он говорил не только о мышонке: он пытался уверить себя, что Шей Рэндалл тоже найдет себе теплое и безопасное место.
Все останется по-прежнему. Он не успокоится, пока не добьется справедливости.
Шершавый язык медвежонка лизнул его. Наверное, соль, решил Рейф. Соль, оставшаяся от пота после ночи любви. От этой мысли он весь напрягся и понял, что ему нужно окунуться в ледяную воду озера.
– Пойдем посмотрим, заберет ли его мамаша, – сказал Рейф, стараясь говорить не очень грубо.
Шей кивнула. Она опять заплела волосы в косу и надела брюки с рубашкой, в которых выглядела соблазнительно, но сделала это без умысла. Она вела себя очень тихо в это утро, подлаживаясь под его настроение.
Они вышли из хижины. Медведица была на месте, прогуливаясь взад-вперед, как делала каждый день в ожидании своего детеныша. Рейф осторожно приблизился к ней, следя за тем" как она поднимается на задние лапы, остановился, не доходя десяти шагов, очень осторожно опустил на землю медвежонка и отступил.
Медведица тоже очень осторожно подошла к малышу, лизнула его, а потом подтолкнула носом. Медвежонок проковылял несколько шагов, потом еще несколько. Он оглянулся на хижину, но медведица опять его подтолкнула, и он послушно захромал к лесу. Медведица зарычала и направилась в самую чащу, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, не отстает ли медвежонок. Он не отставал.
Рейф повернулся и увидел, что глаза Шей блестят. Он еще не встречал никого такого чувствительного и сердечного. Приходилось все время напоминать себе, что она родная дочь Джека Рэндалла. Он не хотел помнить об этом, но Рэндалл стоял между ними.
– Проклятый медведь сожрал почти все наши припасы, – сказал Рейф, изображая раздражение. – Придется Бену сделать еще одну поездку.
Шей посмотрела на него и улыбнулась. Он постарался скрыть удовольствие, которое ощутил от ее улыбки, пытаясь загасить его гневом. Но ничего не получилось. Он был полон радости.
– Ну и чем же мы займемся с утра? – кокетливо спросила она.
Он мог бы кое-что предложить, Бог ему в помощь. И это не имело никакого отношения к еде. Рейф протянул руку и дотронулся до ее косы.
– А тебя, как видно, ничто не пугает? – спросил он непривычным тоном.
– Кое-что пугает, – ответила она пугливо. – Разъяренный медведь. Мрачный разбойник.
