Монкриффа нелегко было удивить. Но жестокость, совершенная Осборном во имя любви, поразила его.
Он медленно откинулся назад и пристально уставился на молодого человека. Он смотрел на Гарри и вспоминал затравленное, бледное, несчастное лицо Женевьевы, вспоминал, как она вся светилась при одном упоминании его имени. Ни ее семья, ни этот идиот, сидящий перед ним, не знали всю глубину ее страсти, ее чувства, то, как она способна любить. Герцог понимал, что Гарри чуть не погубил ее.
Потому что он был трусом.
Никогда прежде герцог не испытывал столь сильного праведного гнева. В горле появился металлический привкус. Он едва мог говорить.
Герцог так долго молча смотрел на Гарри, что тот наконец повернул голову. Устремленный на него мрачный, суровый взгляд заставил его отшатнуться.
— Позвольте мне уточнить, — медленно заговорил Алекс, с трудом сдерживая бешенство, — чтобы вырвать у нее признание в любви, вы решили, что можете страхом вынудить ее проявить свои истинные чувства? Вы решили разбить ей сердце, чтобы завоевать его?
Осборн встретился с ним взглядом. Он вздернул голову, и его глаза заблестели.
— Что вы, черт возьми, за человек?
— Вам не понять, Монкрифф. Как бы я узнал, любит ли она меня? Она такая спокойная, такая сдержанная, такая добрая со всеми. Я знал, что мы близкие друзья. Но я не был уверен, испытывает ли она ко мне что-то большее.
Спокойная… Герцог вспомнил обнаженную девушку, бросившуюся к нему в объятия, вспомнил их безудержные поцелуи, потрясшие его до глубины души, вспомнил ее податливое тело, вспомнил, как быстро она умела поставить его на место.
Герцог не стал сжимать кулаки. Он просто с силой уперся руками в колени. Не он раскрыл эту грань характера Женевьевы, ее страсть. Она уже была такой.
Но Гарри… Безмятежность, долгие беседы, дружба. И это тоже было частью ее.
— Я ничего не могу ей предложить, кроме себя. Если бы у меня была собственность, я бы сию минуту сделал ей предложение. Поэтому я знаю, вы меня не поймете. Неужели вы никогда не боялись? Никогда не желали чего-то так сильно, что не могли помыслить без этого жизни? Вы ведь можете представить безмерное разочарование и жалость, если вы откроете ей свое сердце, а она мягко скажет — она ведь так добра, — что совсем не любит вас!
Страх… Алекс мог бы многое рассказать о страхе. Он сделал самое бесстрастное предложение в своей жизни, потому что боялся сказать Женевьеве о своей любви.
Конечно, это ничего не изменило бы.
Она любила Гарри.
И Гарри со свойственной ему юношеской наивностью попал прямо в точку. Монкрифф попытался отогнать эту мысль и сделал глубокий вдох.
Гарри принял молчание Монкриффа за приглашение продолжать рассказ.
— Бог свидетель, я поступил так, потому что боялся ее потерять. Я не верил, что заслуживаю ее, потому что ничего не мог ей дать. Мне просто нужно было знать, любит она меня или нет. Я не могу гордиться собой, но я никогда не любил никого так, как ее.
Монкрифф по-прежнему едва мог говорить.
— Я не в силах поверить, что вы способны совершить такое по отношению к любимому человеку.
Осборн был пьян, но не глуп.
— Но я не мог бы причинить ей боль, если бы она не любила меня.
Голубые глаза Гарри впились в лицо Монкриффа.
Алекс не мог поверить, что чуть не раскрыл свои карты.
— Вы только что сказали о своей неуверенности в ее чувствах. А если она любит вас так же, как вы, по вашим словам, любите ее, представьте, какую боль вы могли ей причинить своей игрой.
Гарри поднял глаза и прищурился. Его лицо побелело, словно только сейчас он осознал весь смысл содеянного.
— Весьма доблестный поступок. — Монкрифф решил не щадить его.
Он ощутил прилив ненависти к себе за эти слова. Но ему хотелось, чтобы Гарри понял, что он сделал с Женевьевой.
«Неужели вы никогда не боялись?» Слова все еще звучали у него в ушах. Он вспомнил, как уязвил Женевьеву: «Ты можешь требовать от меня чего хочешь, но не в состоянии сказать Гарри о твоих чувствах».
Герцог знал: Женевьева могла быть честной с ним, быть настоящей, забыться, потому что не боялась его потерять.
Она не любила его.
Она представляла себе вечность без него.
Какие все же мужчины глупцы! Он, Осборн и чертов Йен Эверси, сколько бед они приносят себе и другим!
Внезапное озарение словно парализовало герцога.
— И вот поэтому я пришел. Вы ее любите, Монкрифф? Она любит вас?
Он не должен молчать. Он мог бы ответить что угодно. Но в какой-то степени он бал не храбрее Гарри. Иначе он бы уговорил его сказать Женевьеве правду о своем поступке и сделать ей предложение. Это было бы благородно. Пусть победит сильнейший.
Герцог был сильнее и мудрее, но его нельзя было назвать добрым человеком.
И уж точно он не был мучеником.
— Какое значение имеет мой ответ? — поинтересовался он.
— Если вы не любите ее, вы должны уйти. Я люблю ее. И я сделаю ее счастливой.
Все чувства Алекса были обострены. Осборн наивно поделился с ним самым бесценным сокровищем: своим доверием. Он мог сказать ему что угодно: да, Женевьева его любит, да, она согласилась выйти за него. Он мог бы отправить Осборна домой, вызвать для него экипаж. Возможно, он уйдет на войну, чтобы заглушить свою боль.
Скорее всего он не сойдет с ума от горя и не попытается застрелить соперника. У бедняги есть честь.
Но герцог сомневался, что Гарри останется прежним.
Он опять вспомнил выражение лица Женевьевы в то первое утро, когда они отправились на прогулку. Бледность, растерянность, от нее словно осталась одна оболочка.
Женевьева любит этого человека. И странное дело, герцогу вдруг захотелось защитить Осборна, хотя бы немного. Поэтому он ответил:
— Не следует вам советовать мне, как поступить, Осборн. Это никогда не кончалось хорошо.
Гарри вскинул голову и пристально посмотрел на Монкриффа, пытаясь прочесть выражение его лица.
Монкрифф бесстрастно смотрел на него. Он чувствовал тяжесть ночного часа, своих лет, своего проклятого характера и, по правде говоря, устал от любви, потому что, несмотря на долгие годы, проведенные в седле, подобные игры утомляют.
Гарри вздохнул, кивнул и поднялся на ноги — он был намного более трезвым теперь, хотя вряд ли он придет в себя раньше полудня. Ему пришлось постараться, чтобы устоять на ногах. На его лице появились первые признаки отчаяния. Он будто представлял, что может произойти.
Выглядел он значительно старше.
Было уже три часа ночи. Возможно, Гарри отрастит бороду, хотя вряд ли это произойдет.
— Говорят, у вас нет сердца, — заметил он.
