— Я бы на вашем месте подумала. Если он что-то говорит, то, как правило, не шутит и будет действовать решительно. Очень решительно.
Главарь взглянул на Летти, потом снова на Рэнни. Зло, но уже не так угрожающе он произнес:
— Подай мне это ружье!
Рэнни поднял оружие и навел черные зрачки стволов ему на грудь. Послышался двойной щелчок взводимых курков, от которого по телу Летти пробежали мурашки. Глаза Рэнни сверкнули в свете факела. Это можно было принять и за смех, и за приступ ярости или сумасшествия.
— Каким концом? — спросил он.
Ни один из людей в простынях не пошевелился. Где-то крикнул козодой; как будто ему в ответ, кукарекнул безмозглый петух на магнолии. Порыв ветра колыхнул простыни и понес дым факела вверх длинным серым плюмажем. Ночь стала вдруг жаркой и душной.
— Я полагаю, — сказала Летти, — вам лучше всего сделать то, что вам говорят. И побыстрее.
Люди в белых балахонах начали отступать назад к лошадям; их взгляды были прикованы к ружью в руках Рэнни. Главарь медленно и осторожно свернул кнут, в его неторопливых движениях было признание поражения. Повесив кнут на руку, он вскочил в седло и посмотрел вниз:
— Мы этого не забудем.
— И не забывайте.
Они уехали. Красный огонек факела становился все меньше и наконец совсем исчез где-то на дороге. Брэдли, освобожденный от веревок, подошел к Рэнни. Его лицо, несмотря на темный цвет кожи, было серым, и все же он заставил себя улыбнуться:
— Я тоже не забуду этого.
Рэнни протянул руку, и они радостно, с облегчением обнялись. Рэнни негромко засмеялся:
— Опять мы спасли свою шкуру.
— Опять, — согласился Брэдли, — особенно мою.
Рэнни быстро взглянул на Летти:
— Мисс Летти очень помогла.
— Да, очень, — сказал Брэдли, поворачиваясь к ней. — Поверьте, я страшно признателен.
— Не стоит благодарности. — Если ее тон и был недостаточно учтивым, Летти ничего не могла с этим поделать. Она не могла не думать о том, какую опасность этот человек навлек на всех них. — Как вы думаете, почему они решили напасть на вас именно здесь?
— Здесь тише, меньше людей, чем в городе. Они были уверены, что в Сплендоре им никто не помешает.
— Вы так легко об этом говорите?!
Негр покачал головой:
— Это не было неожиданностью.
— Тогда почему же у вас нет оружия?
Вся взъерошенная, к ним подлетела мать Брэдли, ее страх превратился в гнев.
— Потому что он глуп, вот почему! Глуп, потому что влез во всю эту кашу, глуп, потому что приезжает сюда, глуп, потому что позволил вытащить себя на улицу, не сопротивляясь.
Брэдли опять покачал головой:
— Если бы я убил или даже ранил одного из них, я был бы покойником. Покойники не могут заседать в Палате представителей.
— Представителей кого, сынок? Этих «саквояжников»? Они же наши враги! Неужели ты этого не понимаешь? Им нет до тебя дела, они тебя не знают и знать не хотят. Они тебя используют, а потом выбросят, как тряпку, которая слишком истрепалась, чтобы ее стирать.
— И все же я должен попробовать. Я не могу иначе.
Это был все тот же спор, все те же навязчивые страхи. Никого, казалось, не беспокоило, никто даже не обратил внимания, что в это опасное дело оказался втянут Рэнни, что он нажил себе смертельных врагов, которые могут в любой момент появиться из ночной темноты. Летти вспомнила о том, как она испугалась, что его могут обмануть или убить, и ее снова обдало ледяным холодом. Она больше не могла оставаться здесь ни минуты, сохраняя спокойствие и учтивость.
— Извините, — сказала она. — Увидимся утром.
В ответ что-то пробормотал только Лайонел. Летти повернулась и быстро пошла по дорожке, все ускоряя шаг. Когда их голоса были уже не слышны, она подхватила юбки и побежала.
От чего она убегала, Летти и сама не знала. Только не от Рэнни. Скорее от себя. Что-то было не так, ужасно не так внутри ее. Ей хотелось зарыдать, но она не могла; хотелось закричать от боли, но крик не получался. Может быть, все эти нелепицы о южном климате не так уж нелепы? Ведь что-то в ее сердце и разуме заставляло чувствовать то, что она не должна была чувствовать, хотеть того, чего она не должна была хотеть. Ей казалось, что она пересилила все это, но она ошиблась. Теперь это было еще очевиднее.
Летти уже почти добежала до задней лестницы, когда услышала быстрые и мягкие шаги за спиной. Как безумная, она подхватила подол, взлетела по лестнице и помчалась по веранде.
Рэнни догнал ее только внутри, в темном холле. Он схватил ее за руку и повернул к себе. Летти споткнулась, ноги у нее подкосились, и в ту же секунду она оказалась в его объятиях. Грудь ее вздымалась, дыхание было прерывистым. Каждым своим нервом она ощущала, что на ней ничего нет, кроме ночной рубашки и халата, а мягкие округлости ее тела касаются его твердых мышц.
— Что случилось, мисс Летти?
Эта нежная заботливость лишила ее последнего контроля над собой. Из груди вырвался мучительный стон, она прижалась к нему, приподнявшись на цыпочки, и сплела руки у него на шее. Чувство спокойствия и безопасности, охватившее ее, было ложным, обманчивым, но в данный момент этого было достаточно.
Рэнсом осторожно прижимал ее к себе и чувствовал, как Летти сотрясает дрожь, словно натянутую скрипичную струну. В каком-то отчаянии она сжала руки у него на шее! Он гладил ее спутавшиеся волосы, бормотал неизвестно что и мысленно ругал себя, войны, политиков — все, что их разлучало. Он знал, что может сейчас подхватить Летти, унести в свою постель, любить ее там. И пусть она гадает, кто он и что он! Но у него не хватило смелости. Рэнсом боялся не того, что она обо всем догадается. Ему было страшно, что Летти его возненавидит.
Она была очень чувствительной, его страстная скромница. И он вдруг подумал, что ненависть ее, может быть, вынести легче, чем то сострадательное расположение, которое она испытывала к Рэнни. Он почти хотел, чтобы она обо всем догадалась. А ведь был момент, когда ему показалось, что она все раскрыла. И он был тогда настолько охвачен паникой, что не мог думать ни о чем, кроме как запутать следы и выкрутиться. Пожалуй, это просто случилось слишком рано. Сейчас, если бы она его спросила, если бы ей захотелось испытать его, он нашел бы в себе силы решиться и раскрыть ей все.
Рэнсом наклонил голову, коснулся ее лба губами, потом легко поцеловал ее висок, щеку. Летти приподняла подбородок и подставила ему губы. Ее пыл был таким восхитительным и многообещающим, что он невольно сжал руки. Поцелуй стал глубже. Их языки сплелись, сталкиваясь и играя, — бесподобно и мучительно для их напряженных чувств. Очарованный ее сладостностью и прелестной нежностью подчинения, Рэнсом позабыл, кто он и что должен делать, пока не почувствовал солоноватые капли ее слез.
