Глава вторая
– Удивительно, как это вдруг Горецкий решил на тебе жениться? – не могла успокоиться Домна Гавриловна после визита Юрия. – Уж нет ли тут какого-нибудь подвоха?
– Почему ж вы, тетушка, вздумали сомневаться, когда давеча, вот только что, дали ему согласие и нас благословили? – с некоторой досадой спросила Софья. – Или уже передумали выдавать меня замуж?
– Да за мной-то дело не станет, главная загвоздка – в его родне, особенно в матери. Она у него хоть и набожная, а спесива, как все знатные барыни. У нее ведь, кажется, отец был титулованным. Не думаю, что она согласится женить Юрия на такой невесте, как ты.
– Вы столь низкого мнения обо мне? – Софья невольно вспыхнула от обиды. – А вот Юрий пусть и родовитый дворянин, но не считает меня недостойной.
– Да ты погоди обижаться, голубушка, ведь не со зла тебе это говорю, а чтобы ты правде в глаза смотрела, чтоб не было больно падать с высоты.
– Юрий уверен, что его родные согласятся. Он прямо завтра с утра едет в Киев, к матери, чтобы уже вместе с ней сюда вернуться и устроить нашу помолвку, а потом и свадьбу. Он слово дал, и я ему верю.
– Ну, помоги Бог, чтоб так оно и было, – вздохнула Домна Гавриловна и привычным жестом перекрестилась. – Я же тебя люблю, хоть ты и гордячка, избалованная отцовским воспитанием. Кузен мой покойный образование тебе дал, а вот хорошего приданого не успел завещать…
– А я даже рада, тетушка, что отец не оставил мне большого наследства, а то бы из-за него начались споры, суды с Людмилой и Павлом. Да и женихи бы стали свататься ради приданого, а не ради меня самой.
– И то верно, ты здраво рассуждаешь. Если и дальше будешь умна, завещаю тебе Старые Липы.
– Спасибо, тетушка! – В порыве благодарности Софья обняла Домну Гавриловну. – Однако не будут ли на вас за это в обиде родичи покойного Гордея Онуфриевича?
– Не будут. Родных племянников у него не было, а две двоюродные племянницы с ним не ладили, да и против меня его подговаривали.
Софья тут же вспомнила, что сын одной из этих племянниц, Илларион, три месяца назад в киевском театре представил им с тетушкой Юрия, и на ее лице невольно появилась задумчиво-нежная улыбка. Домна Гавриловна окинула девушку внимательным взглядом и покачала головой:
– Ну, прямо настоящая невеста, которая вся в мечтах о женихе. А тебе, к слову сказать, не только о свадьбе надо думать, но и о том, как будешь жить после свадьбы. Пора тебе к хозяйственным делам приучаться, ты ведь барыней станешь, дом будешь вести. А еще теперь надо в общество тебя вывозить, пусть местное дворянство с тобой познакомится, чтоб ты не чужая была в их кругу. Вот на днях в Харькове бал у полковника Ковалевского, так уж я тебя туда непременно повезу. Ты ведь хочешь в свете покрасоваться, а?
– Раньше хотела, да вы меня от этого ограждали, – вздохнула Софья. – А теперь, когда мой жених в отъезде, прилично ли мне будет танцевать на балу с другими кавалерами?
– Вот и умница, что об этом задумалась, – похвалила Домна Гавриловна. – Как раз всем и покажешь, что ты девица достойная, не кокетка. Потанцуешь пару-тройку танцев с солидными, почтенными людьми, а молодым вертопрахам глазки не строй. Да покажи обществу, что у тебя хорошие манеры, что по-французски ты говоришь получше многих, на фортепьяно играешь. Тогда все убедятся, какое у тебя благородное воспитание. Может, и замолкнут злые языки, которые судачат о твоем происхождении.
Домна Гавриловна встала с кресла и зашагала по комнате, словно о чем-то раздумывая. Несмотря на полноту, она в свои шестьдесят лет казалась достаточно живой и бодрой, хотя Софья знала, что здоровье тетушки оставляет желать лучшего, ее нередко мучают боли в сердце и головокружения. Лицо Домны Гавриловны не отличалось красотой, но было не лишено приятности даже сейчас, в пожилом возрасте, а в молодости, наверное, могло считаться миловидным. Лишь суровые складки возле губ несколько портили добродушное выражение тетушкиного лица. Софья знала, хотя и понаслышке, что в молодые годы Домна Гавриловна пережила какую-то драму, которая закончилась полным разрывом с ее родной и единственной сестрой Ольгой. Эта загадочная Ольга будто бы совершила какой-то проступок, из-за которого вся семья Ниловских перестала поддерживать с ней отношения. Впрочем, подробности той давней истории Софье не были известны и мало ее интересовали.
Наблюдая за Домной Гавриловной, девушка невольно вспомнила о том, как робела перед ней первое время после переезда из Ниловки в Старые Липы. Кузина отца поначалу отнеслась к девочке строго, держалась отчужденно, без малейшего внимания или симпатии. Однажды маленькая Соня, забившись в угол своей комнаты, прижала к лицу платок Мавры, который, как ей казалось, еще хранил запах материнских волос, и сквозь слезы стала причитать: «Мамочка моя родная, голубка ты моя белая, на кого же ты меня, сиротинку, покинула…». Когда дверь в ее комнату распахнулась и на пороге появилась Домна Гавриловна, девочка в первый момент испугалась, но тетушка вдруг обняла ее, погладила по голове и ласково сказала: «Не плачь, детка, ты не сирота, покуда жив твой отец. Да и я тебя в обиду не дам». Видимо, искреннее горе маленькой Сони растрогало добрую в душе Домну Гавриловну, и с тех пор она стала относиться к подопечной с большей теплотой, а потом даже и полюбила. Да и Соня привязалась к тетушке, особенно после смерти отца, когда Домна Гавриловна, по сути, осталась ее единственной защитницей. Вздохнув от наплыва грустных воспоминаний, Софья тут же приободрилась при мысли, что теперь-то ее главным защитником и спутником всей жизни будет любимый человек, которого судьба послала ей, словно награду за прошлые печали и потери.
– Итак, решено, – сказала Домна Гавриловна, остановившись. – На балу у Ковалевского ты будешь в новом платье, которое тебе сошьет Евгения.
– Успеет ли она за три дня?
– А ты ей поможешь. Кстати, тебе лишний раз и поучиться шитью не грех, а то ведь не больно ты любишь это занятие. Да и вообще, мы с Евгенией теперь плотно займемся твоим домашним воспитанием, чтобы в доме мужа ты показала себя достойной хозяйкой. Иди, зови ее сюда, надо твой наряд обсудить, да и другие дела.
– Сейчас, тетушка!
Софья выпорхнула из комнаты, радуясь, что впереди ее ждут такие приятные хлопоты. Евгению долго искать не пришлось, она топталась неподалеку от гостиной и, похоже, была уже в курсе сватовства Юрия; во всяком случае первым делом поздравила барышню с предстоящей помолвкой. А рядом с Евгенией тут же оказался месье Франсуа Лан, который хоть и плохо понимал по-русски, но догадался, о чем речь, и с улыбкой кивал Софье.
Эти двое людей занимали в доме помещицы Чепурной особое положение, не являясь слугами в обычном смысле слова. Евгения, или Эжени, как ее многие называли, вот уже почти двадцать лет была не просто экономкой, а кем-то вроде компаньонки Домны Гавриловны. Дочь модистки-француженки и мелкопоместного русского дворянина, Эжени рано оказалась на положении сироты, потому что мать ее, рассорившись с грубоватым и сильно пьющим мужем, сбежала от него с каким-то офицером, а отец, совершенно не интересуясь дочерью, отвез Эжени в свою подмосковную деревеньку и бросил на руки няньке. Через какое-то время, разорившись и проигравшись дотла, он умер, а девочку нянька отвезла в Москву и пристроила к хозяйке модного магазина, у которой некогда работала мать Эжени. Там, обучившись швейному мастерству и прочим хозяйственным навыкам, девушка прожила до двадцати пяти лет, а потом ее заметила Домна Гавриловна, которая в те годы нередко заезжала на Кузнецкий мост.[3]
