— И я не останусь на Сент-Саймосе, папа.
Хорейс следил за лицом отца. Его выражение не изменилось. Вскоре старик встал, потер колени, потянулся и, хромая, пошел к лестнице, выходившей к передней. Он взял один из подсвечников, стоявших внизу у лестницы, зажег его от свечи, горевшей там, попрощался и начал с трудом подниматься. На половине лестницы он нагнулся над перилами и посмотрел на Хорейса.
— Я думаю, сын, мне будет не трудно найти тебе работу в торговых предприятиях в Саванне. Мой агент Фрэнк Лайвел завтра зайдет по пути из Сент-Мэри. Я с ним поговорю об этом.
На следующее утро Мэри Гульд проснулась раньше, чем позвонил колокол плантации в пять часов, но не позволила себе встать. Никто не пошевелится до колокола ни в большом доме, ни в остальном жилье. Она стала обдумывать, что ей сегодня надеть; обычно, правда, Мэри об этом не заботилась. Но сегодня необычный день, — Хорейс был дома. Она наденет свое новое голубое батистовое платье, едва достигающее лодыжек, как, впрочем, и все ее платья, потому что Мэри терпеть не могла одежды, мешавшей двигаться. К платью она приколет желтую кружевную косынку. Правда, с прикалыванием придется повозиться, но Мэри готова сделать все, что от нее зависит, чтобы его возвращение оказалось праздничным событием. Даже если Хорейс приехал из-за неприятностей в Йеле, она устроит все так, чтобы он был рад, что находится дома.
При первом звуке колокола она спрыгнула с высокой кровати, перепрыгнув через ступеньки, и, пробежав по темной комнате, откинула занавеси индийского ситца, закрывавшие открытые окна. От тряпья, тлевшего на земле, — это было средство против москитов — почти не ощущалось едкого запаха. Оно погасло под дождем. Мэри глубоко вздохнула и потянулась. Она слышала, как падают капли с дубов и кедров у поворота дорожки, но дождя уже не было.
Высокая стройная молодая женщина зажгла свечу, отбросила ночную сорочку и начала умываться перед умывальником, энергично, не по-женски плескаясь в мыльной воде.
Мэри был двадцать один год, и уже в течение пяти лет она взяла на себя большую часть той тяжелой ответственности, которая обычно считалась уделом хозяина плантации. Сестра ее покойной матери, двадцатидевятилетняя тетя Каролина, управляла домом. Она боялась змей, и ее раздражали оводы, и поэтому она мало времени проводила вне дома, особенно летом. Мэри и Каролина хорошо относились друг к другу и были вполне удовлетворены разделением обязанностей, выпавших на их долю после смерти Джейн Гульд и из-за ревматизма Джеймса Гульда, превратившего его в калеку.
Стоя перед зеркалом над низким комодом, который служил ей туалетным столиком, Мэри задумалась о матери. Эта мысль часто возникала у нее с тех пор, как ей самой исполнился двадцать один год. Ее мать умерла, когда ей еще не было тридцати лет, и Мэри в душе не могла понять, как это могло произойти. Девятилетней девочке казалось, что Джейн Гульд не так стара, чтобы заболеть и умереть. Да и позднее, когда в Моравской семинарии на Севере от пяти до десяти молодых девушек умирали от лихорадки или туберкулеза, и когда она печально стояла над холодными, замерзшими продолговатыми ямами, вырытыми для ее умерших подруг, она была уверена, что с ней этого произойти не может. И теперь, когда она была близка к возрасту матери, смерть была также невероятна.
Мэри дернула за желтую косынку. Серебряная заколка, подаренная ей братом Джимом и его женой на прошлое Рождество, была слишком массивна. Она оттягивала тонкий материал в одну сторону. Мэри вздохнула, не только из-за непослушной косынки, но также из-за Джима и Алисы. Они вернутся осенью, и бедная, нервная Алиса опять начнет жаловаться на Юг и нахваливать Север. Папа все время говорит, что он сделал ошибку, купив соседнюю землю для Джима, но дело сделано, и он, видимо, не собирается ничего менять. Она распрямила плечи и решила, что косынка, наконец, сидит хорошо. Все, что делал ее отец, было почти всегда правильно, или оказывалось правильным впоследствии. Это был жизненный принцип Мэри. И что бы он ни сказал ее любимому брату вчера вечером, было, наверное, тоже правильно. Она увидится с отцом за завтраком, но у нее нет уверенности, что она узнает что-либо, да она и не станет пытаться узнать. Если он будет сидеть и молчать, пока они завтракают, она поведет себя совершенно так же, пока он не найдет нужным рассказать ей о Хорейсе, — или пока она не выяснит сама. В душе ей хотелось, чтобы каким-то образом ее младший брат мог получить Блэк-Бэнкс и остаться на Сент-Саймонсе. Как бы только ей сделать так, чтобы поговорить с ним утром? Она причесала свои волнистые черные волосы жесткой щеткой и закусила губу, как обычно, когда у нее появлялась какая-то идея. Она отнесет завтрак в комнату Хорейсу! Это прекрасный способ узнать все из первых рук. Он будет, конечно, долго спать после длинного путешествия, и у нее будет время позавтракать с отцом и тетей Каролиной, сосчитать рабочих, отправляющихся на поля, проверить дойку и ненадолго зайти в жилье работников, чтобы узнать, не заболел ли кто-нибудь из детей. Потом она попросит маму Ларней, которая вырастила их всех четверых, сделать вкусный, обильный завтрак для Хорейса.
Торопясь вниз по лестнице и назад по большому центральному коридору к кухне, пристроенной с одной стороны большого дома, Мэри по привычке остановилась у маленького окошка в крытом проходе, чтобы убедиться, что «люди» встали и готовятся идти, что они завтракают у себя в жилье. В отношении точности ее отец был непреклонен. Он требовал быстрого начала работы, но он также считал обязательным отдых и подкрепление. Ей надо не забыть проверить, как сбили вчерашнюю простоквашу, чтобы к тому времени, когда у работников будет перерыв в десять часов, им принесли маисовый хлеб и сыворотку.
Она слишком поторопилась. В хижинах рабов горели свечи, люди встали, но еще полчаса пройдет, прежде, чем они отправятся к северо-западным полям, где они будут сегодня работать. Мама Ларней была на кухне. Мэри слышала, как она громыхала посудой, но она боялась града вопросов о Хорейсе, который преданная служанка наверняка обрушит на нее; она долго стояла у окошка в проходе к кухне и пыталась представить себе, что случилось такое, что ее спокойный, разумный брат был отчислен из университета.
— Не позорное увольнение, — сказал отец, но все же. Только ее глубоко укоренившееся уважение к личным делам других людей удержало ее вчера от того, чтобы подслушивать на лестнице. Мэри всегда должна была находить разрешение для всех вопросов, касающихся ее семьи, но как найти решение, если она так мало знает о том, что произошло?
