Она посмотрела на золотые часики ее матери, приколотые к поясу. Теперь с минуты на минуту работники начнут выходить. То время, которое ей придется провести в кухне с мамой Ларней, сведено до минимума, но все-таки ей надо с ней встретиться. Нельзя было рассчитывать, что эта женщина, которая до сих пор была для них второй матерью, не знает, что Хорейс вернулся домой. Мама Ларней знала все, даже раньше, чем что-то случалось. Мэри быстро пошла к кухне, решив не входить в подробные разговоры.
— Доброе утро, мама Ларней, — крикнула она, вбегая в большое помещение; высокие окна кухни были открыты, снаружи уже начала рассеиваться темнота. Ночная тишина тоже исчезла. Слышен был крик чаек, охотившихся за добычей, кукарекали петухи, лаяла собака, крапивник щебетал и где-то у реки, в Блэк-Бэнкс, трещала шотландская куропатка.
— Здравствуйте, мисс Мэри, — проворчала мама Ларней, не оглядываясь и не переставая месить тесто. — Дождь прошел.
Мэри сразу ощутила тяжелую атмосферу в кухне. Она ожидала вопросов, а не это угрюмое сообщение о погоде. Когда мама Ларней бывала чем-то расстроена, она никогда не делилась своими переживаниями с белыми, если ее не спрашивали: «Мама Ларней, у тебя какая-то неприятность?»
Она медленно повернулась, ее крупные, сильные черты осунулись и отяжелели, как будто она не спала всю ночь.
— Что неприятное у моего мальчика?
— О, я была уверена, что ты знаешь. — Мэри старалась говорить весело.
— Сорока на хвосте принесла.
Мэри получила заслуженный ею ответ. Обмануть маму Ларней никогда никому не удавалось; не стоило и пытаться отделаться от нее шуткой или ласковым похлопыванием по спине.
Другие негры большей частью поддавались на такие уловки, но только не мама Ларней.
— Что неприятное у моего мальчика? Почему масса Хорейс вернулся? Он не болен?
Мэри смотрела на песчаную дорожку, которая вела к хижинам негров, — не столько для того, чтобы проверить работников, сколько для того, чтобы не смотреть в глаза маме Ларней.
— Нет, конечно, Хорейс не болен. Он прекрасно чувствует себя. Ты бы видела, какой он красивый в своем костюме с Севера. И стал таким высоким! У него плечи теперь широкие, голос стал ниже, — Мэри с усилием засмеялась, — у него усы. Нет, не борода, но когда я его поцеловала вчера, то укололась! Можешь себе представить?
Совершенно без улыбки Ларней тяжело прошла к окну, у которого стояла Мэри.
— Я знаю, что-то с ним нехорошо, мисс Мэри. Не надо обманывать Ларней. Двенадцать дней тому назад что-то нехорошее случилось с массой Хорейс. Двенадцать вечеров назад, когда шла к моей хижине по дороге, куда вы сейчас смотрите, ночная птица пролетела передо мной. И сразу мне явился масса Хорейс. Спешу в темноте, ищу, пока не нахожу, палочку. И сломала ее пополам и положила крестом в том месте, где птица пролетела передо мной. На следующий день ищу мои палочки, их нет.
Мэри знала, что смеяться не следует. Да ей и не хотелось. Эта женщина была их опорой. Она являлась собственностью ее отца с тех пор, как он приехал в конце прошлого века в Испанскую Восточную Флориду, чтобы провести свои первые крупные изыскания. Ларней была единственной рабыней, которой владел Джеймс Гульд до того, как женился на Джейн Хэррис в Чарлстоне и привез ее в Восточную Флориду; там он спроектировал и построил первый дом для нее. Мама Ларней сделалась главой всех рабов, которых он купил на Флориде, а когда они переехали на Сент-Саймонс, ее высокое положение в доме Гульдов с годами все укреплялось. По мере того, как Джеймс Гульд становился богаче, у мамы Ларней прибавлялось гордости, достоинства и значительности положения. Ее муж, папа Джон, отец ее двух детей, Ка и Джули, работал главным возчиком плантации.
Мэри принимала суеверия Ларней как совершенную истину.
— Ты говоришь, ночная птица перелетела тебе дорогу двенадцать ночей тому назад? — спросила Мэри.
— Вот тогда неприятное случилось, наверняка.
— Да, надо признаться, что примерно тогда начались неприятности в Нью-Хейвене.
— Этот мальчик плохо не сделал! Ларней может сказать тебе сразу, масса Хорейс ничего не сделал.
Появился беспорядочный ряд полевых работников, и Мэри автоматически начала считать. Они все выйдут, все тридцать. В этом году не было негодных работников, но отец спросит, и она сможет сказать, что видела как все они направлялись к северо-западному полю. Мэри сосчитала мужчин, женщин и старших детей; они шли молча, обмотав веревки от мешков вокруг шеи, а мешки, висевшие сзади, хлопали их по ногам. Мэри сначала не обратила внимания на их молчание, но потом вдруг заметила его.
— Мама Ларней, что-нибудь случилось там?
Ларней не собиралась дать возможность Мэри изменить тему разговора.
— Ничего не случилось. Ларней сказала им не разговаривать около дома. Мой мальчик должен поспать. Мисс Мэри, что с ним?
Мэри повернулась от окна.
— Мама Ларней, от меня ты ничего не узнаешь. Мне известно только, что были какие-то неприятности и Хорейсу вместе с другими студентами пришлось уйти из университета.
Ларней вернулась к столу и начала давать выход чувствам на тесте, которое месила.
— А когда о неприятностях говоришь, мальчик тут не при чем, — бормотала она. — Мальчик хороший. Не причинял неприятностей. Я знала, что надо было моего сына Джули послать, он бы приглядел за ним. Джули умный черный мальчик, мисс Мэри. Он бы помог. — Она стала бить тесто кулаками. — И как это можно, массе Хорейсу только четырнадцать лет, и он без слуги один поехал?
— Мама Ларней, я тебе двадцать раз говорила, у северян не бывает личных слуг. Папа не хотел, чтобы над Хорейсом смеялись. Джиму не позволили взять слугу, так почему Хорейсу надо было взять с собой Джули?
Ларней еще раз стукнула по тесту, шлепнула его в большой глиняный горшок, чтобы оно поднималось, выпрямилась в полный рост — почти шесть футов — и заявила:
— Значит на Севере там одна белая шваль, но вы не белая шваль, и я прошу, чтобы вы ответили на мой вопрос, как леди. Масса Хорейс — мой мальчик, как и черный Джули, и я имею право знать.
Мэри дотронулась до плеча Ларней.
— Конечно, ты имеешь право знать, и я клянусь тебе, что ничего от тебя не скрываю. Слушай, мама Ларней, ты всегда была так дружна с Хорейсом, ты же знаешь отлично, что как только он встанет, он спустится к тебе на кухню поговорить.
Ларней посмотрела на потолок.
— Будет говорить со мной первым делом, я завтрак сама ему снесу.
От удивления и внутреннего сопротивления Мэри не смогла сразу ничего сказать, и в этот момент поняла, что проиграла.
