Почувствовав, что улыбка ее превратилась в болезненную гримасу, Шарлотта пробормотала:
— Значит, слухи о разводе — это правда?
— Правда, Шарлотта. — Тут он наконец выпустил ее руку. — И я очень надеюсь, что когда-нибудь ты меня простишь.
Филипп по-прежнему смотрел ей в глаза, и Шарлотта, не выдержав его взгляда, отвернулась. Но уже через несколько секунд она снова на него взглянула, она не могла на него не смотреть.
— И что же, Филипп? Не будет никаких признаний в любви? Ты не попросишь удостовериться в том, что ты изменился?
Продолжая улыбаться, герцог проговорил:
— Я не ожидаю от тебя прощения сейчас, однако…
Филипп внезапно умолк и, еще шире улыбнувшись, посмотрел по сторонам; было очевидно, что он улыбался для тех, кто сейчас смотрел на них с любопытством.
«Как жаль, что он улыбается не мне», — с горечью додумала Шарлотта.
— Ах да… Чуть не забыл. — Тут Филипп вдруг наклонился к ней и прошептал ей на ухо: — Я недавно приобрел все те картины, на которых ты изображена обнаженная. И я позволил себе вольность доставить их в дом Северли несколько часов назад. Мне казалось, ты хотела бы их иметь.
— Я?.. — Она уставилась на него в изумлении. — Зачем они мне?
— Конечно, если ты захочешь снова их продать, — твое дело. Но я все же считаю, что ты хотела бы вернуть себе эти картины. Ведь последние три года ты была «скандальной герцогиней» лишь потому, что хотела спровоцировать меня на развод, не так ли? Теперь я согласен на развод. И думаю, что тебе хочется… иметь выбор.
Ну почему он не позволяет ей думать о нем как о негодяе? Почему не позволяет ей ненавидеть его?
— Значит, они тебе не нужны? — прошептала Шарлотта.
Он пожал плечами:
— Если и нужны, то все же для нас обоих будет лучше, если они останутся у тебя. Ты согласна со мной?
Она кивнула:
— Спасибо, Филипп.
Тут он снова взял ее за руку. Казалось, что он опять старался улыбаться, но на сей раз у него ничего не получалось, — выходила такая же болезненная гримаса, как и у нее несколько минут назад. Шарлотта же смотрела на него, не в силах отвести глаза; ей хотелось запомнить его как можно лучше, запомнить на всю оставшуюся жизнь — словно они сейчас видели друг друга в последний раз.
Тут он наклонился и, поцеловав ее в щеку, отступил на шаг. Поклонившись ей, сказал:
— Доброй ночи, миледи.
Она присела в реверансе и пробормотала:
— Доброй ночи, ваша светлость.
— Я люблю тебя, — прошептал он. И тут же, резко развернувшись, исчез в толпе.
Стараясь не расплакаться, Шарлотта на мгновение зажмурилась. Когда же она открыла глаза, рядом с ней уже стояла Эмма, поглядывавшая на нее с любопытством.
Услышав стук в дверь кабинета, Филипп отвернулся от окна и крикнул:
— Входите!
Перед ним тотчас же появился Фэллон. Герцог взглянул на часы на каминной полке. Тринадцать минут двенадцатого. Неужели время тянется так медленно? Оказалось, что прошло всего лишь три минуты после того, как он в последний раз смотрел на часы.
— Ну? — Филипп пристально посмотрел на дворецкого.
Фэллон приосанился и доложил:
— Уже несколько дней она вечером не выходила из дома Северли. И этим вечером не выходила.
— Ты уверен? Может, она все-таки была в одном из игорных домов, куда любит наведываться?
Дворецкий уверенно покачал головой:
— Нет, ваша светлость. Как вы и просили, я посылал конюха на противоположную сторону улицы, чтобы он наблюдал за домом. Так вот, она ни разу не выходила.
Филипп снова посмотрел на часы. Если Шарлотта до сих пор находилась в доме Северли, то вряд ли могла в такой час поехать куда-либо развлекаться.
Отлично, — кивнул герцог. Усевшись в кресло у камина, спросил: — А чем же она занималась до наступления вечера?
Тихо, монотонным голосом Фэллон принялся докладывать о занятиях Шарлотты. Время от времени он делал паузы, чтобы ответить на вопросы хозяина.
Оказалось, что миледи не так уж и веселилась все последние дни. Утром — прогулка в парке. В одиночестве. Затем — прогулка по Бонд-стрит с леди Эммой Уитлок. Причем, ее светлость ничего не покупала. А леди Эмма сегодня приобрела огромную и уродливую лиловую шляпу с розовыми перьями. Потом, сегодня же, они проехались по Гайд-парку, а в какой-то момент были замечены за беседой с лордом и леди Фицуильям. И ее светлость хмурилась.
— Почему она хмурилась? — спросил Филипп.
Дворецкий пожал плечами:
— Трудно сказать, ваша светлость. Мой человек находился не настолько близко от них, чтобы услышать их разговор.
Филипп надолго задумался, потом спросил:
— А в остальное время она была веселой?
Дворецкий уставился на герцога, раскрыв рот; было очевидно, что этот вопрос ужасно его смутил. В таком смущении Филипп видел старика лишь один-единственный раз, — когда застал его в конюшне за игрой в карты с Шарлоттой.
— Простите, ваша светлость, но я не просил слугу докладывать о тех случаях, когда ее светлость радовалась. Так что насчет этого ничего не могу сказать. Но если хотите, то я расспрошу слугу, а потом вернусь и доложу.
— Да, хорошо, — кивнул Филипп. Дворецкий уже собрался выйти за дверь, но герцог окликнул его: — Фэллон!
Тот обернулся:
— Слушаю, ваша светлость.
— Спасибо тебе. Огромное спасибо.
Фэллон кивнул и пробормотал:
— Не за что, ваша светлость. — В следующее мгновение он вышел за дверь.
Поднявшись, герцог в задумчивости прошелся по комнате. Усевшись за стол, пробормотал:
— Вроде бы все ясно, предельно ясно… Только что же из всего этого следует?
Действительно, что он собирался предпринять потом, после окончания бракоразводного процесса? Конечно, процесс продлится еще некоторое время, но он ведь непременно закончится, не так ли? И в суде, конечно же, удовлетворят его прошение о разводе — в этом не приходилось сомневаться. Ведь почти весь Лондон был абсолютно уверен в том, что у Шарлотты, «скандальной герцогини», — великое множество любовников.
Что же касается его наблюдений за женой… Да-да, он вовсе не следил за ней, просто наблюдал. Так вот, не затянутся ли эти его «наблюдения» на всю оставшуюся жизнь?
— Следить за ней всю оставшуюся жизнь? — пробормотал Филипп с усмешкой. — Герцог Радерфорд всю жизнь следит за своей бывшей женой — забавно, не так ли? Впрочем, нет, вовсе не забавно, а очень грустно…
А ведь тогда, на музыкальном вечере, ему ужасно хотелось подхватить ее на руки и увезти с собой силой, как когда-то он увез ее из игорного дома. Но нет, теперь он не мог так поступить. Потому что за последнее время он действительно изменился и кое-что понял… Понял, что прежде, еще совсем недавно, был редкостным эгоистом — думал только о себе. А ведь Шарлотта давно уже хотела обрести свободу…
