Да, она мечтала обрести свободу, и он, Филипп, обязан был с этим считаться. Хоть сейчас он наконец-то подумает о ней и постарается сделать так, чтобы она была счастлива. А без него она наверняка сумеет…
Тут снова раздался стук.
— Войдите! — крикнул герцог.
Дверь открылась, и вошел дворецкий. Поклонившись, он сообщил:
— Я расспросил слугу, ваша светлость.
— И что же он сказал?
— Хотя он специально не обращал внимания на выражение лица ее светлости, он все же помнит, что она в последнее время выглядела весьма серьезной. Именно так он выразился.
— Серьезной? — переспросил Филипп.
Дворецкий кивнул:
— Совершенно верно, ваша светлость.
— Ну… а была ли она радостной? Или может быть, грустной?
— Нет, не была ваша светлость. Только серьезной. Правда, еще и хмурилась в Гайд-парке, как я уже упоминал.
Поднявшись из-за стола, Филипп снова прошелся по комнате. Почему же Шарлотта была «серьезной»? Что это могло означать? В сущности, это совершенно ничего не означало. Потому что человек может быть серьезным по самым разным причинам. Может, например, просто задуматься о чем-то. Конечно, слуге следовало обратить внимание на ее глаза, на чудесные сапфировые глаза… Они могли искриться, блестеть, мерцать… Могли сверкать от ярости или становиться нежными… И лишь дважды в ее глазах не было совершенно никаких эмоций. Первый раз — наутро после свадьбы, когда он сказал, что не любит ее. И второй раз — когда сказал ей, что вовсе не собирался с ней разводиться. И этот ее абсолютно пустой взгляд будет преследовать его всю жизнь.
— Что ж, Фэллон, ты свободен, — сказал Филипп.
Когда дверь за дворецким закрылась, он опять уселся за стол и, взяв бумагу, перо и чернила, надолго задумался.
Лежа на диване в своей спальне в доме лорда Северли, Шарлотта в который уже раз перечитывала стихи Филиппа. Листок она держала перед собой, хотя давно уже выучила все стихотворение наизусть.
— И свет ее неистовый влечет меня… — прошептала она, закрыв глаза. — Влечет ее сияющее…
— Чем ты занимаешься? — послышался вдруг голос Эммы.
Шарлотта вздрогнула от неожиданности. Взглянув на подругу, пробурчала:
— Надо стучать. Неужели я прошу так много?
Эмма с улыбкой уселась на диван рядом с подругой.
— Знаешь, я, может быть, и стучала бы, но… Видишь ли, когда я вхожу без стука, я делаю множество интересных открытий. Например, три дня назад я обнаружила одну из наших горничных в пылких объятиях нашего кучера. Это произошло, когда я, не постучавшись, вошла в одну из комнат в восточном крыле дома.
Шарлотта взглянула на подругу с некоторым удивлением:
— Ты что же, все время этим занимаешься? Входишь во все комнаты без стука? А когда же ты пишешь свой роман? Неужели по ночам?
Эмма молча пожала плечами.
— Так когда же? — допытывалась Шарлотта.
Подруга по-прежнему молчала. Окинув взглядом комнату, она, казалось, о чем-то задумалась. Шарлотта же спросила себя: «Может, она решила, что у меня тут где-то прячется кучер?»
Тут Эмма тяжко вздохнула и наконец заявила:
— К сожалению, я убила своего главного героя.
Шарлотта взглянула на нее с любопытством:
— Что же теперь?.. Как же ты без главного героя?..
— В том-то и дело. — Эмма снова вздохнула. — Без него я никак не могу. Поэтому и хожу все дни по дому.
Шарлотта невольно улыбнулась:
— Какая же ты неосмотрительная.
— Вообще-то я с самого начала собиралась убить его, — оживилась Эмма. — Но, к сожалению, поторопилась.
— Можно воскресить его, а потом снова уничтожить, — предложила Шарлотта.
Эмма замерла на мгновение. Потом, захлопав в ладоши, воскликнула:
— Замечательно, дорогая! Вот за это я и люблю тебя!
Поцеловав подругу, Эмма вскочила с дивана и бросилась к двери. У порога вдруг остановилась и сказала:
— Да, чуть не забыла… Тебя внизу ожидает какой-то человек. — С этими словами Эмма выскочила из комнаты.
Шарлотта в недоумении уставилась на закрывшуюся за подругой дверь. Ожидает человек? Что бы это значило? Может, Филипп? Но почему же Эмма так прямо и не сказала?
«Нет, едва ли это Филипп», — подумала Шарлотта. И все же, не удержавшись, взглянула на себя в зеркало и поправила прическу. Затем решительно направилась к двери.
Само собой разумеется, что человек, ожидавший в гостиной, Филиппом не оказался. Но все-таки Шарлотта заставила себя улыбнуться.
О, мистер Лессер! — воскликнула она. — Как я рада вас видеть! Но… Простите, а почему вы здесь?
— Добрый день, ваша светлость. — Учитель вежливо поклонился. Выпрямившись, поправил на носу очки и пояснил: — Видите ли, его светлость отправил меня сюда, чтобы я продолжил уроки.
— Он… отправил? — пробормотала Шарлотта; она совершенно ничего не понимала.
Действительно, с какой стати Филипп вдруг попросил учителя продолжить обучение? Ведь он уже подал прошение о разводе, предпринял первый шаг к разрыву их отношений…
Понимая, что задает глупейший вопрос, Шарлотта спросила:
— Значит, вас прислал мой муж герцог Радерфорд?
Учитель тут же закивал:
— Да-да, совершенно верно. Что ж, начнем? Его светлость сказал мне, что вы взяли арфу с собой…
— Э-э… да, конечно. Пожалуйста, идите за мной.
Шарлотта отвела мистера Лессера в музыкальную комнату лорда Северли.
— Хотя я должна сказать вам, что в последнее время не так уж много играла, — сказала она, усаживаясь рядом, с инструментом.
На самом же деле она вообще не прикасалась к инструменту с тех пор, как уехала из Рутвен-Мэнора. Вернее, только прикоснулась, не более того. Однажды ночью, когда не удавалось заснуть, Шарлотта на цыпочках спустилась в музыкальную комнату и уселась за арфу. Положив пальцы на струны, она сделала глубокий вдох… и этим все закончилось. Она не могла заставить себя делать то, что делала в Рутвен-Мэноре. Просто сидела перед арфой — возможно, более часа — и думала о Филиппе, о том, что ей придется с ним расстаться.
Увы, то же самое происходило и сейчас. Шарлотта вдруг поняла, что может думать только о Филиппе, только о нем. Более того, она не могла даже прикасаться к инструменту — руки ее начинали дрожать, когда она всего лишь смотрела на него…
Но мистер Лессер, казалось, не замечал ее состояния. Или делал вид, что не замечал. Откашлявшись, он проговорил:
— Что ж, начнем с гаммы. Надеюсь, вы это упражнение помните…
Шарлотта кивнула и, сделав над собой усилие, прикоснулась к инструменту.
Исполняя первую гамму, она вспоминала, как Филипп наблюдал за ее уроками и как расхаживал по музыкальной комнате в Рутвен-Мэноре. Тогда от его взгляда ей становилось жарко — казалось, он обжигал ее взглядом своих серебристых глаз…
