Она остановилась, чтобы перевести дух или, лучше сказать, для того, чтобы нанести решительный удар.
Граф Владимир Петрович смотрел на нее бессмысленным взглядом. Он ощущал какую-то странную, чисто физическую боль, точно в ожидании этого удара.
— Между тем говорят иное, — начала Надежда Николаевна, — на каждый роток не накинешь платок! Уверяют, что прекрасная графиня, обманувшись в супруге, который ей причинил столько горя и страданий, решилась, наконец, отдать естественную дань своей молодости и красоте, так как только роль матери ее не удовлетворяла, а утешение в Боге она не сумела найти…
— Надежда, перестань!.. — воскликнул, задыхаясь от негодования, граф Владимир Петрович.
— Зачем перестать… Я намерена вам раскрыть глаза окончательно, выложив всю правду.
— Не сумевши, сказала я, найти утешение в религии и в материнских обязанностях, она нашла его в объятиях вашего друга Федора Дмитриевича Караулова… Она…
— Презренная гадина! — вдруг вскочив с кресла, крикнул граф Белавин, бросившись на Надежду Николаевну и схватил ее за горло.
Она несколько времени отбивалась, а затем лишилась чувств.
Он отшвырнул ее на пол, а сам бросился к двери и как сумасшедший выбежал на двор.
— Клеветница! Клеветница! — повторил он. — Жало змеи, если не убивает жертву, но все же отравляет ее…
Такова сила клеветы.
VI. Пред угасающей жизнью
Борьба самых противоположных чувств происходила в душе Федора Дмитриевича Караулова во время его путешествия вместе с графиней Конкордией Васильевной по железной дороге.
Насладившись всецело чувством высокого, чистого наслаждения — быть вместе с любимой женщиной, он перешел к разрушающему анализу, в силу которого его умственному взору стали представляться картины мрачного будущего.
Его стала пугать эта предстоящая ему жизнь под одной кровлей с предметом его многолетней любви.
Он чувствовал, что эта любовь разгоралась в его сердце с новой силой, силой, пред которой может померкнуть ее чистота.
Караулов с ужасом наблюдал, что его чувство к графине начинает граничить со страстью, а сидевшая против него двадцатишестилетняя женщина в полном расцвете своей красоты, конечно, не могла служить успокоительным зрелищем.
Федор Дмитриевич переносил страшные муки, незнакомые большинству современных мужчин.
Это большинство не имеет понятия о любви, хотя и говорит о ней с красноречивым пафосом.
Смешивая вспышки чувственности с чувством, они осмеливаются называть любовью свое животное влечение, при котором женщина играет роль самки.
Платоническая любовь недоступна их понятию. Они смеются над борьбою между телом и духом, именно той борьбою, которую выдерживал несчастный Караулов.
По прибытии на виллу Караулов и графиня нашли маленькую Кору полулежащей в своем кресле в гостиной.
Она ждала их и потому приказала перенести сюда свое кресло.
При появлении Федора Дмитриевича девочка приподнялась и протянула ему обе руки.
Она узнала его, несмотря на прошедшие годы.
Черты лица лечившего ее в Киеве доктора врезались в память ребенка.
— Наконец-то, доктор, вы приехали… Я так ждала вас. Лучше поздно, чем никогда. Не правда ли, вы меня вылечите? — сказала она тем слабым грудным голосом, который указывает на сильное поражение легких.
Караулов смотрел на нее, и сердце его надрывалось от сознания своей беспомощности — он опытным глазом врача читал смертный приговор на изможденном лице несчастной девочки.
В его медицинской практике он, конечно, видел много тяжелых картин, но к одной из них он не мог привыкнуть — это к смерти ребенка.
Такая смерть казалась ему явлением нелогичным, ненормальным, ему казалось, что такая смерть нарушала закон гармонии природы.
Он отказывался понимать, для чего ребенок, только что начавший жить, должен умереть.
Зрелище, которое он видел теперь перед своими глазами, подтверждало эту роковую, хотя и бессмысленную, по его мнению, необходимость.
Перед ним сидела дочь любимой им безумно женщины, несомненно обреченная на скорую смерть.
Девочка была похожа на мать, она была высока для своих лет — видимо рост был болезненный.
Длинные белокурые волосы, светло-голубые глаза, с тем поэтическим таинственным, не от мира сего выражением, придавали ей вид неземного существа.
Она принадлежала и теперь скорее небу, нежели земле.
Это-то впечатление и вынес Караулов.
Он не выказал его ни словом, ни жестом, ни даже выражением лица, но материнское чутье обмануть трудно.
В тот же день вечером, когда маленькая Кора легла спать, графиня Конкордия спросила Федора Дмитриевича голосом, в котором слышалось рыдание:
— Значит нет никаких средств и никакой надежды?
Караулов вздрогнул.
Он не ожидал такого вопроса, или лучше сказать, он не ожидал его в такой категорической форме.
Графиня обратилась к доктору, не поднимая на него глаз.
Он понял, какие сильные страдания она переживала, и счел своею обязанностью ободрить несчастную мать.
Он через силу улыбнулся, постарался придать выражению своего лица спокойствие и начал говорить слова утешения и надежды.
Прямой и откровенный человек, он не умел лгать даже тогда, когда вполне применимо правило, что ложь бывает во спасение.
Он говорил слова, но эти слова не были убедительны.
Графиня Конкордия поняла все.
Она была бесконечно благодарна доктору за нравственную ломку, которую, она видела, он делал над собою, но при этом убедилась, что он не имел ни малейшей надежды.
Таким образом, последняя надежда несчастной матери, надежда на «чудо», которое совершит врач-друг, врач любящий, уже раз спасший ей ее дочь — рухнула.
Болезнь развивалась со страшной силой — конец был близок.
Чахотка в этом возрасте недаром называется скоротечной, она поражает сразу все нежные органы больного и с каждой минутой усиливает свое разрушительное действие.
Недели через две, вечером, несмотря на принятые доктором Карауловым всевозможные средства, с больной сделались сильнейшие приступы лихорадки.
Федор Дмитриевич понял, что это начало конца.
Он ничего не сказал графине, и не от него она узнала об этом.
Бедную девочку как бы осенило свыше откровение о скором окончании ее земных страданий.
Однажды утром, когда, по обыкновению, маленькая Кора поместилась в своем кресле таким образом, чтобы видеть в окно море, она вдруг вскрикнула несколько раз от восторга, точно впервые увидала эту картину.
