Но довольно о хорошо известном. Нас ждет Генрих III. Годы его правления отнюдь не были спокойными. В стране продолжалась война — сначала в 1572–1575, потом в 1585–1589 годах, словом, покоя он не знал до самой смерти.
Уже его современники отмечали, что в конце своего правления он у всех вызывал враждебное чувство. И католики, и протестанты относились к нему с одинаковой предвзятостью. Ничего странного в этом не было. После смерти Мари де Клев все женщины казались королю одинаково невыносимыми, и он перестал интересоваться женским полом, задумав искоренить его недостатки, слабости и пороки.
Теперь он окружал себя фаворитами, занявшими в его жизни очень большое место, «Красивые, вздорные, нервные, остроумные, злые, поверхностные, они демонстрировали шокировавшую всех роскошь, наряжались как барышни и прогуливались по улицам, нагло раскачивая бедрами, — говорит Ги Бретон. — Все это возмущало добропорядочных людей, не привыкших, чтобы мужчины гордились чем-то подобным» [308] .
«Они следовали за королем повсюду, — признает современник Генриха III Пьер де Л’Эстулуль, — делая и говоря лишь то, что ему понравится. Они не слишком заботились о Боге и добродетели, довольствуясь милостью своего хозяина, которого они боялись и почитали превыше Бога» [309] .
В народе не любили этих «миньонов» — группу из четырех человек, которых Генрих III все время держал при себе и «осыпал милостями, почестями и подарками». «Стремясь угодить королю, придворные покидали своих жен и открыто заявляли о своей приверженности содомскому греху. Для большинства это было тяжким испытанием, ибо, будучи нормальными людьми, они питали большое отвращение к этим противоестественным удовольствиям. Однако превозмогали себя, рассчитывая быть замеченными.
А тем временем женщины, лишенные мужского внимания, вынуждены были утешаться в обществе друг друга, как сообщает Соваль, — и Париж был переполнен лесбиянок.
Нет, недаром все-таки увидел много лет назад, еще в детстве, герцог Анжуйский, король Генрих III, одну взволновавшую его сцену, о коей повествует Брантом:
„Я слышал от покойного господина Клермон-Тайара-сына, умершего в Ла-Рошели, что в детстве он имел честь сопровождать герцога Анжуйского, впоследствии короля Генриха III, в путешествиях и, по заведенному обычаю, учился вместе с ним, а воспитателем при них состоял господин де Гурне; и вот однажды, по прибытии в Тулузу, он занимался с означенным наставником и, сидя в уголку кабинета, вдруг углядел в узенькую щелочку… в соседней комнате двух весьма знатных дам; дамы эти, раздевшись до чулок, лежали одна на другой, целовались взасос, словно голубки, терли, гладили и возбуждали друг дружку и проделывали множество других развратных движений; сие любовное действо продолжалось не менее часа, и дамы столь воспламенились и изнемогли от объятий, что даже побагровели и исходили потом, хотя стоял лютый холод; в конце концов, усталые донельзя, они неподвижно раскинулись на постели. Он рассказывал, что наблюдал сию распутную игру еще несколько дней подряд, пока двор находился в Тулузе: нигде более ему не случалось видеть подобное, ибо в том месте он мог подглядывать за дамами, в других же нет…
Рассказ его вполне правдоподобен, да и особы эти давно уже пользовались такой репутацией, и многие заподозрили, что они привержены сему страшному виду любви и проводят в ней долгие часы…
…Хочу еще уточнить, — продолжает наш увлеченный летописец, — что женская любовь делится на два вида; первая выражается в пресловутой „щекотке“, вторая же (по словам поэта) в geminos committere cunnos (трении передков). В этом способе, по мнению многих, нет ничего предосудительного, если только женщина не пользуется инструментом, сделанным из… и называемым godemichis.
Я слышал рассказ о том, как один знатный принц заподозрил парочку придворных дам в том, что они используют такое приспособление, и приказал выследить их; действительно, одну из них застали врасплох с искусственным мужским членом между ног, надежно привязанным к телу узкими лентами. Дама так растерялась, что не успела снять его; принц заставил ее показать себя в деле вместе с ее напарницей“ [310] .
С другой стороны, тот же Брантом утверждает следующее: „Король был так великодушен и добр, что вовсе не споспешествовал подобным (т. е. людям, злословящим о дамах) людям, не перебрасывался с ними в стороне от всех игривым словцом, хотя любил веселые шуточки — он не желал, чтобы чернь упивалась ими, ибо сравнивал свой двор с самой знаменитой и великолепной из красавиц мира, с признанным воплощением совершенств — и не позволял пустым, бессовестным болтунам неуважительных слов на этот счет; по его разумению, неподобно при французском дворе говорить о римских, венецианских и иных куртизанках — и не все, что дозволено делать, позволительно высказывать вслух“.
Как видим, человеческая жизнь полна потемок, в которых таится и находит легкое объяснение любое противоречие. К сожалению, пороки и благочестие Генриха III вполне могли уживаться в одном человеке, и мы легче это поймем, если вспомним, в какие драматические времена он жил, и сравним эти времена с нашими. А кроме того, не забудем и того простого обстоятельства, что всякий человеческий характер претерпевает постоянную эволюцию и видоизменяется, постепенно ведя человека к заслуженной им смерти. Грустное заключение, но вполне в духе описываемого нами сюжета.
Так или иначе, но экзальтированная и извращенная природа Генриха III, основы которой можно искать в удовольствиях, пороках и треволнениях французского двора и Франции времен его молодости, получила постепенно самое странное и крайнее воплощение, хотя, с другой стороны, короля воспринимали как носителя извращенного и искаженного благочестия и пуританства.
Конечно, не все дамы осмеливались вкушать подобные радости. Наиболее робкие ограничивались подручными средствами, мечтая о том дне, когда мужчины опять станут нормальными.
Словом, во всей Франции царил ужасающий беспорядок и, по словам некоего автора, „королевство, управляемое безумцем, напоминает пьяный корабль“ [311] .
* * *
Ненависть страны обрекала Генриха III на продолжение гражданских войн, от которых Франция уже давно устала и которые занимали не одно поколение французов.
Особенно раздражал его царедворцев и подданных безудержный и наглый фаворитизм мужского рода, доселе незнакомый французским королям. И хотя Генриха, короля-монаха или лживого святого, обвиняли во всех смертных грехах, он честно нес на себе крест угасающей династии Валуа, словно церемониями своего двора и своим поведением стремясь придать праздничный феерический блеск концу и эпилогу исторической трагедии.
