Ожившие в это время моторы яхты вернули Энн к действительности. Она раздвинула дверь на палубу и увидела, что Пирей с его поблекшими на солнце розовыми, белыми и желтыми домиками, спускающимися по холмам к порту, постепенно скрывается за правым бортом. Она долго смотрела, как окруженный облаком пыли город мало-помалу исчезает из виду, и вот уже, по мере того как яхта весело углублялась в лазурное море, от него осталась только неровная линия берега. Страна парадоксов, думала Энн: грязь и пыль здесь сменяются прозрачной, хрустальной чистотой; страна шума и криков — и вместе с тем безмятежного покоя. Ничего удивительного, что и Алекс такой — он похож на свою необычайную страну.
Вошла Елена. В руке она держала вешалку с прикрытым простыней платьем.
— Что это у вас?
Горничная осторожно сняла простыню и расправила перед Энн шелковое платье цвета топленых сливок, весь лиф которого был расшит мелким жемчугом, а юбка походила на кринолин.
— Очень красиво, но это не мое платье, Елена.
— Ваше, мадам! Мистер Георгопулос заказал его у Девины, модельерши, которая сшила вам синее бальное платье.
— Оно в самом деле восхитительно, но… Елена, я не думаю, что оно мне подойдет. А вы как считаете? Оно похоже на наряд из «Унесенных ветром»! — с беспокойством сказала Энн.
— Не сомневаюсь, что вы будете очень хороши в нем, мадам. Во всяком случае, мистер Георгопулос выбрал его, а вы ведь не захотите оскорбить его чувства?
— Нет, Елена, конечно, нет, но выглядеть старой овцой, нарядившейся ягненком, мне тоже не хотелось бы!
Она пощупала легкий шелк, а Елена принесла широкополую шляпу из того же материала с длинными разлетающимися лентами, атласные лодочки, усыпанные мелким жемчугом, и небольшую нарядную сумочку в тон туалета.
Энн со страхом рассматривала разложенные на постели вещи. Они прекрасно выглядели бы на высокой молодой девушке, когда она, краснея, подойдет к жениху. Но не на женщине сорока с лишним лет и к тому же небольшого роста! О чем только думала Девина, позволив Алексу заказать нечто столь неподходящее для нее? Как дизайнер, Девина должна была бы убедить его остановить свой выбор на совсем другой модели. «Но справедливости ради, — подумала Энн со вздохом, — есть ли на земле человек, способный отговорить Алекса от принятого решения?»
Но дело, собственно говоря, не в том, что это платье ей не подходит, продолжала размышлять Энн, все гораздо серьезнее. Если ему захотелось увидеть ее в таком наряде, не означает ли это, что он мечтает о юной невесте? Не старается ли он сделать из Энн совсем другую женщину, потому что подсознательно стремится к более молодой? Может, это платье напомнило ему его первую жену? А что, если в день их свадьбы она была одета подобным образом? Боже милостивый не пытается ли он заставить ее походить на Наду?! Если бы ей хоть знать, как она выглядела! Поскольку она была гречанкой, у нее, вероятно, были темные волосы. Хотя, с другой стороны, среди греков встречаются и блондины с серыми, как у Алекса, глазами. «Есть ли во мне хоть что-нибудь напоминающее Наду? Не потому ли он заговорил со мной в галерее Тэйт?» Можно ли из всего этого заключить, что он хотел бы воссоздать прошлое?
Энн снова почувствовала ревность к покойной. Еще совсем недавно ей казалось, что она стала меньше думать о Наде. А теперь… Нада опять завладела ее сознанием, опять начинает играть заметную роль в ее жизни.
Просто нелепо, ведь она даже не знает, как Нада выглядела. Вечером она позвонит Ариадне и спросит у нее прямо, не похожа ли она на бывшую жену Алекса. Если это так, если между ними существует хоть тень сходства, свадьбу придется отменить. Разве можно строить будущее на такой основе? Этот брак будет обречен еще до своего заключения. Энн не собирается играть чужую роль.
Она принялась расчесывать волосы с таким ожесточением, что больно оцарапала себе кожу на голове. Если у нее есть хоть капля смелости, она не наденет это платье. Можно солгать, сказать, например, что оно ей велико. Энн сердито рванула щеткой по волосам. Впрочем, лгать вовсе ни к чему. Разве нельзя сказать правду, объяснить, что платье ей не нравится, что оно ей не к лицу? Она положила щетку на туалетный столик и внимательно посмотрела в зеркало. Как же она запуталась! Скорее всего она преспокойно наденет это платье. Хотя бы из любви к Алексу! Но в глубине души она знала, что главная причина в другом: как и все, она его боялась.
В дверь постучал стюард и сказал, что в салон поданы напитки. Энн думала, что на яхте она одна, но в салоне ее встретили Ариадна и целый сонм тетушек и кузин. За исключением команды, мужчин на борту не было.
Как только она вошла, женщины возбужденно окружили ее, суетясь, как куры вокруг единственного цыпленка. Они шутили, произносили целые монологи, обращенные к ней, напевали какие-то куплеты. И все это по-гречески, причем так, будто свои реплики они выучили заранее. За столом они сами выбирали для нее кушанья. Энн казалось, что она участвует в каком-то древнем, непонятном для нее ритуале.
Она добродушно позволила женщинам играть с собой. Вскоре загадочные обряды закончились и едой занялись всерьез. Вот тогда Энн и начала испытывать опасения.
Позже она не могла вспомнить, кто из женщин первый заговорил о девственности. Кажется, Ариадна, но эту тему дружно подхватили все присутствующие. Они оживленно рассказывали о дальних деревнях, где гости до сих пор собираются под окнами спальни новобрачных, ожидая появления простыни с кровавыми пятнами. В таких случаях, говорили они, затронута честь родни с обеих сторон. Были приведены многочисленные примеры кровной вражды, возникавшей, когда невеста оказывалась не девственницей. Случалось, уверяли дамы, что девушек, преждевременно утративших священный атрибут невинности, даже убивали. Энн никак не могла взять в толк, зачем об этих страшных происшествиях сообщают ей, вдове и матери взрослых детей.
Потом, развеселившись, женщины стали потчевать ее историями о хитроумных невестах, обманывающих незадачливых женихов. Оказывается, есть врачи, которые специализируются на восстановлении потерянной невинности. Упомянули и о трагической участи невест, чья единственная вина состояла в том, что они были родом из другой деревни и оказывались чужими в семье будущего мужа, — их убивали. Такие браки, как известно, обречены, они всегда кончаются несчастьем. Такое, правда, случается только в сельской местности, не забывали повторять тетки и кузины. Энн поразило, что мужчины в их рассказах неизменно выступали противниками женского пола. Мужчины не способны на верность, твердили дамы, они не изменяют разве только собственной матери. Говорили о страшной власти матриархата, которая, как думала Энн, совершенно нехарактерна для отношений между ней и ее детьми. Она начала понимать, что борьба за равноправие женщин велась в этих краях в течение многих столетий и отнюдь не походила на движение за женские права на Западе. Энн удивляло, что никто ни слова не сказал о любви, точно после брака ее уже не существовало.
