– Прекрасно! Почему бы и Годивелле не переехать в Комбер? Тогда она не разлучится с Этьеном. Отпустите, мне больно!
– Его зовут Фульк, слышите? Фульк, и никак иначе. Что до вас, дрянная девчонка, которая думает лишь о том, как бы обобрать меня, знайте, что больше вам не представится случая мне навредить! Хотите жить вместе с сыном? Пожалуйста, живите, но только в этом доме. Вы больше не выйдете отсюда. Никогда!
Он чуть разжал хватку, и она, воспользовавшись этим, резко высвободилась, но не убежала, а, напротив, с вызовом взглянула на него.
– У вас нет ни права, ни возможности держать меня здесь. Франсуа Деве…
– Он уедет, ваш Франсуа Деве, и немедленно! Да к тому же по вашему приказанию… если, конечно, вы не хотите, чтобы он оказался под огнем… моих людей.
– Вы не посмеете!
– Я здесь хозяин и владыка. Никто никогда не осмелится явиться сюда совать нос в мои дела, и в особенности жандармы этой жирной свиньи Луи-Филиппа! Здесь никого не интересует, что делается в Париже. Наши предпочитают держаться особняком, а сами обделывают свои дела. Так что выбирайте, только чтоб не мешкать!
Но Гортензия и сама мигом все сообразила. Этот мерзавец был вполне способен хладнокровно пристрелить комберского фермера. Лучше отослать его, чтобы он мог съездить в Сен-Флур отвезти письмо нотариусу. И, не отвечая маркизу, она подошла к окну, выходящему в сторону парадного крыльца, и распахнула створки. Франсуа все так же сидел в седле и ласково гладил коня.
– Франсуа! Езжайте в Комбер без меня! – крикнула она. – Я останусь на несколько дней!
– Вы действительно хотите, чтобы я уехал? Вас точно не заставляют?
– Конечно, нет, Франсуа! Возвращайтесь… и делайте все, что положено, в мое отсутствие!
– К вашим услугам, госпожа графиня! Заеду справиться о вас!
Он сделал знак, что понял скрытый смысл ее слов. Гортензия спокойно, без тревоги смотрела, как он отъезжает. Три дня пролетят быстро, а через три дня нотариус вскроет пакет, который она передала ему на хранение. Он будет знать, как поступить с маркизом, и пошлет людей на выручку ей с Этьеном… Гортензия не спеша затворила окно и обернулась.
– Вы довольны? Что я теперь, по-вашему, должна делать?
– Немного отдыха вам не повредит? Я провожу вас в вашу комнату.
– Я не устала и хочу видеть сына.
– Скоро вы его увидите. Сначала надо вас устроить. Ваша комната осталась прежней.
Он снова взял ее за руку и потащил за собой так, что уж не вырвешься. Гортензия решила, что пока нет смысла сопротивляться. Надо изобразить покорность и ждать, что будет дальше.
Маркиз, делая вид, будто просто поддерживает ее за локоть, на самом деле буквально протащил Гортензию по знакомой ей широкой каменной винтовой лестнице. Вот и площадка, где некогда встретился ей призрак Мари де Лозарг. Интересно, ходит ли он тут по-прежнему теперь, когда Этьен воссоединился с матерью?
Они уже почти дошли до двери в ее бывшую комнату, как вдруг перед ними возник Эжен Гарлан. Гортензия чуть не вскрикнула, пораженная, настолько жалкий стал у него вид. Как он опустился, наверное, давно уже перестал за собой следить! В редких волосах, венчиком обрамлявших голый череп, скопилась грязь и пыль. Взгляд за толстыми очками на длинном носу – это из-за них он так походил на журавля – казался отсутствующим, как у безумного. Но все-таки Гарлан узнал Гортензию.
– Опять в тюрьму, без вины виноватая? Чем же это вы заслужили такую злую судьбу?
– Не болтайте всякий вздор, старый болван! С чего вы взяли, что госпожа де Лозарг в тюрьме? Я просто провожаю ее в комнату.
– В комнату, из которой уже не убежишь, ведь подземный ход-то заложили! Так она не в тюрьме? Ха! Как же! Я вижу! Чувствую!
– Идите к себе и оставьте нас в покое! Как-нибудь вы так меня разозлите, что я немедля выгоню вас…
Бывший воспитатель Этьена тихо, как мышь, двинулся к лестнице. Маркиз сердито пожал плечами и втолкнул Гортензию в комнату.
– Вот вы и дома, графиня. Надеюсь, теперь уже навсегда.
– И не рассчитывайте! Вам не удастся продержать меня здесь дольше, чем я сама сочту нужным.
Она прошла вперед. Действительно, здесь так ничего и не изменилось, вот разве что стена, та стена, в которой Жан проделал отверстие, чтобы вырвать отсюда Гортензию. Теперь стена была аккуратно заделана, а сверху завешена ковром, но маркиз отогнул край ковра, демонстрируя Гортензии гладкие камни:
– Если вы намекаете на этот проход, придется, как видно, от такой мысли отказаться… И подземный ход тоже заложен.
– Я думала как раз не об этом.
– Ах, да, знаю, вы подумали о том ублюдке… Жалко, еще ребенком его не швырнули в реку! Но вы ведь знаете, он исчез. С тех пор, как обломал тут зубы о мои старые камни, говорят, уехал из этих краев. А может, отправился к своим дружкам волкам. Что-то давненько не слыхать, как они воют по ночам. Передохли все, что ли? Я знаю, что недавно близ Мальзье устроили на них хорошую облаву. А может быть, и этого волка тоже истребили?
От гнева Гортензия потеряла всякий контроль над собой:
– Он одной с вами крови… ваш собственный сын, а вы желаете ему смерти точно так же, как толкали на самоубийство Этьена, как убили свою жену, сестру, да и со мной тоже собирались покончить! Зачем вам обязательно нужны были эти смерти, вы, чудовище?!
– Я не желаю вашей смерти, Гортензия, – вдруг изменившимся тоном отвечал он. – Раньше – да, хотел этого: гнев, ревность заставили меня потерять голову…
– Ревность? А вы разве способны на это?
– Способен… Когда же вы наконец поймете, что я люблю вас, и если держу взаперти, не отпускаю, то просто потому, что жажду быть рядом с вами! Смотреть на вас… день за днем любоваться вашей красотой… вашей неповторимой грацией… Разве трудно это понять?
– И это любовь? Нет, я никогда не пойму, потому что это любовью назвать нельзя. Как можете любить вы, который только и умеет, что сокрушать… подминать под себя тех, кто оказывает сопротивление? Любовь – это потребность отдавать себя, дарить свои лучшие чувства, она гораздо выше низменных телесных инстинктов.
– Останьтесь со мной, и вы увидите, как я умею любить! Гортензия, вы будете властвовать надо мной и всем, что теперь принадлежит нам обоим! Поклянитесь провести со мной годы, которые мне осталось прожить, и двери этого дома отныне откроются для вас. Мы могли бы вместе ездить в Комбер, жить там время от времени… Вместе смотреть, как растет наш мальчик. О Гортензия, мы были бы так счастливы, если бы только захотели…
Он приблизился к ней, раскинув руки. Взгляд его заволокло пеленой. Гортензия поняла, что сейчас он схватит ее в объятия, и отпрянула, распахнув дверь.
– Вон отсюда! Вы, наверное, и впрямь сумасшедший. Как вы посмели говорить мне о любви после всего зла, которое натворили? Посмели мечтать о поездках в Комбер… в Комбер, где все знают, что бедная Дофина умерла от вашей руки, как, впрочем, и все остальные! Уходите из этой комнаты и запомните: вам не удастся удержать меня здесь дольше трех дней. Если по прошествии этого срока я не вернусь домой, знайте, произойдет такое, отчего вам волей-неволей придется освободить меня с сыном, потому что о вашей подлости узнает вся Овернь!
